Дельцы. Том II. Книги IV-VI

— Они всѣ тамъ такіе идеалисты, знаешь, занимаются спасеніемъ погибшихъ женщинъ.

— Ну, такъ что-жь?

Прядильниковъ рѣшительно затруднился отвѣтить на это восклицаніе Авдотьи Степановны.

— Зачѣмъ-же, — проговорилъ онъ послѣ значительной паузы, — являться туда какой-то потерянной… мнѣ ихъ одобреніе вовсе не нравится.

— Въ толкъ я не возьму, что ты такое толкуешь! — вскричала Авдотья Степановна, встала и прошлась по комнатѣ.

— Развѣ меня такъ трудно понять? — спросилъ чуть слышно Прядильниковъ.

— Что они про мою прежнюю жизнь знаютъ? Экая важность. Я изъ нея секрета не дѣлала.

— Но зачѣмъ-же имъ копаться въ вашей жизни и брать на себя роль какихъ-то спасителей.

— Таковы люди, голубчикъ, нечего на нихъ злиться.

Прядильниковъ быстро взглянулъ на лицо Авдотьи Степановны. По немъ проползло точно облачко и глаза затуманились.

— Вы въ самомъ дѣлѣ думаете, — продолжала она: — что я нивѣсть въ какую добродѣтель превратилась… Святая, съ полочки снятая. А коли хочешь ты знать, разлетѣлась я тогда къ зтой самой Загариной, и вся я сгорѣла передъ ней.

— Почему-же такъ?..

— Ахъ, голубчикъ, ты точно малолѣтній какой! Да что объ втомъ толковать! ты мнѣ скажи толкомъ: они желаютъ, значитъ, чтобы я была у Загариной и къ нимъ-бы явилась?

— Къ Загариной отчего не съѣздить, а къ нимъ-то, я, право, не знаю, зачѣмъ.

— Да ты боишься, что-ли, за меня?

— Ничего я не боюсь! — вскричалъ Прядильниковъ: — но мнѣ за тебя было-бы больно, если-бъ они стали тебѣ мораль всякую читать. Ты ничѣмъ не хуже ихъ. Ты, наконецъ, сама видишь и чувствуешь, какъ тебѣ жить.

Лицо Прядильникова все хмурилось и хмурилось.

— Ну, не волнуйся, — проговорила Авдотья Степановна, кладя ему руку на шею.

Больше они на эту тему и не говорили. Авдотья Степановна скоро его выпроводила и тотчасъ-жe отправилась на Васильевскій Островъ. Для нея эта поѣздка была какимъ-то праздникомъ. Ей все время страстно хотѣлось побывать еще разъ у той «святой» женщины, какъ она называла про себя Загарину, но она рѣшительно не смѣла. А теперь, когда ее почти-что ждутъ, она ѣхала съ чувствомъ тихой радости и съ надеждой на что-то, совсѣмъ новое, чисгое и благоуханное.

Пріѣхала она къ Загариной часовъ около трехъ. Ее встрѣтила Лиза, тотчасъ-же узнала и сказала въ прихожей, что мать ея лежитъ и очень слаба.

— Какъ объ васъ доложить?

Авдотья Степановна дала свою карточку. Лиза пошла къ матери. Загарина лежала не въ постелѣ, а на диванѣ.

— Maman, — сказала ей Лиза шопотомъ — Elle est venu… tu sais, la dame du lac!…[33]

— Quelle dame du lac? — спросила съ нѣкоторымъ удивленіемъ Загарина.

— Qui est venu déja une fois. La belle blonde, rapelles toi…[34]

Загарина вспомнила Авдотью Степановну, вспомнила, что разсказывала про нее Катеринѣ Николаевнѣ, и желала ее видѣть еще разъ. Визитъ этотъ ее очень оживилъ.

— Проси, проси! — весело сказала она и поправила свой капотъ и дорожное одѣяло на ногахъ.

Лиза кинулась порывисто въ прихожую и, оглянувъ гостью, привѣтливо объявила:

— Maman проситъ васъ войдти.

Ей и на этотъ разъ Авдотья Степановна очень понравилась. Она съ самаго возвращенія изъ-за границы не видала такихъ красивыхъ женщинъ. Пока гостья снимала съ себя бархатную шубку и бархатные-же ботинки на мѣху, Лиза подумала:

«А вѣдь эта dame du lac, можетъ быть, очень добрая, и ей удастся выиграть наше дѣло».

И потомъ вдругъ спросила себя:

«А не знаетъ-ли она Ѳедора Дмитрича? Такія дамы всѣхъ знаютъ; а если и не знаетъ, то очень скоро отыщетъ».

Она тотчасъ-же рѣшила: какъ только гостья простится съ матерью, задержать ее и заговорить о Бене-скриптовѣ.

Авдотья Степановна была одѣта въ шерстяное темное платье и волосы она собрала на головѣ въ небольшой шиньонъ. Прежнихъ локоновъ и въ поминѣ не было. Она вошла робко и, увидавъ Загарину, такъ была тронута ея болѣзненнымъ видомъ, что чуть-чуть тутъ-же не расплакалась. Загарина привѣтливо протянула ей руку. Если-бъ Авдотья Степановна не знала, что Загарина огорчится, она-бы поцѣловала ея руку.

— Что съ вами? — не удержалась Авдотья Степановна. — Господи, вы себя въ гробъ вгонитеі…

Загарина пожала ей руку. Она была особенно какъ-то тронута этимъ проявленіемъ чувства совершенно посторонней женщины.

— Я вамъ такъ благодарна, — тихо заговорила, она — вы меня предупредили… безъ васъ я-бы сдѣлалась жертвой мистификаціи.

Авдотья Степановна глотала каждое слово Загариной и должна была вдвое болѣе обыкновеннаго напрягать вниманіе; нѣкоторые слова и обороты рѣчи Загариной были для нея если не совсѣмъ чужды, то странноваты.

— Полноте, — шептала Авдотья Степановна, низко наклоняя голову: —я къ вамъ тогда явилась, не понимая хорошенько, куда я и къ кому пришла. Мнѣ захотѣлось благородную даму изъ себя разыграть… Позвольте мнѣ хоть разъ въ недѣлю навѣщать васъ… предлагать я вамъ ничего не смѣю, ни до дѣлу вашему, ни по чему другому… Но вы теперь такъ нездоровы, мало-ли что нужно… Я разсыльнымъ вашимъ буду.

— Что выі—выговорила стыдливо Загарина.

— Да вѣдь я-же ничего не дѣлаю.

— Какъ? — удивленно выговорила Загарина.

— Ничего я путнаго не дѣлаю… Но вы мнѣ глаза открыли, я хочу совсѣмъ свою жизнь перемѣнить.