Деметра

Бронемашины ползли попарно. Их литые ребристые колеса, похожие на огромные фрезы, медленно давили потрескавшийся от времени асфальт, не оставляя на нем следов. Все происходило в обыденном, рутинном ритме. Запоздалые прохожие отступали на обочины, пропуская машины, которые доползали до последнего освещенного фонарями перекрестка и останавливались, выбросив облачка сизого дыма из выхлопных труб. Затем, в последний раз взревев моторами, они разворачивались друг к другу, полностью перегородив улицу, от стены до стены, и их башенные орудия обращали пустые зрачки стволов во тьму…

В сознании людей это означало только одно — пришла очередная ночь. Свет нес жизнь. Тьма — неизвестность и смерть…

Ощущение подкрадывающейся в темноте опасности было закреплено в подсознательной памяти многих живших тут поколений. Дело в том, что когда-то, на заре своей эволюции, инсекты были ночными насекомыми, и их выпуклые фасетчатые глаза без век отлично видели в темноте.

Люди, живущие в Городе, помнили опустошительные ночные набеги насекомоподобных существ. Они знали, как ненадежна и изменчива стылая ночная тишина.

Только капитану Белгарду было неведомо это подспудное чувство страха. Он практически ничего не знал об инсектах. Лишь обрывки услышанных в госпитале фраз да обилие вооруженных людей на улицах заставляли его задумываться о наличии тут второй, враждебной людям силы.

Впрочем, несмотря на отсутствие подсознательных страхов, ночной Город тоже не вызывал у него симпатий. Вокруг было мрачно, холодно и убого.

Ему нужно было где-то поспать, и он поспешил скрыться в руинах ближайшего здания, в бесплодной попытке спастись от пронизывающего ночного холода. Единственное, чего он добился, — это перестал ощущать резкие порывы ветра, а в остальном все осталось по-прежнему. Ночь брала свое. В помещениях цокольного этажа царил плотный, чернильный мрак, и если бы не фонарь, вмонтированный в один из подлокотников коляски, то Илья Матвеевич не смог бы преодолеть и метра в мрачных городских недрах.

Занятый своими мыслями и проблемами, он в поисках защиты от холода бессознательно двигался все ниже и ниже. Это было нетрудно, так как наряду с лестницами и давно бездействующими лифтами повсюду были проложены пологие пандусы, предназначенные для спуска и перемещения техники.

Илья Матвеевич совершенно не осознавал уникальности своего ночного путешествия. Он был раздавлен как личность, боль терзала его плоть, а мозг находился во власти мрачных чувств и мыслей. Унявшееся ощущение голода лишь раскрепостило его сознание, пробудив остатки человеческого достоинства, и он вновь и вновь мучительно переживал минуты своего унизительного падения.

Голод заставил его озвереть, и так быстро… Три дня бродяжничества в холодных руинах превратили капитана космического корабля в озлобленного оборванца, готового броситься на человека…

Самое страшное заключалось в том, что Белгард прекрасно осознавал: не потеря ног и мучительные боли тому виной. Сохрани он физическую полноценность, разве это изменило бы его реакции на голод и одиночество? Нет. Скорее, увечье спасло его…

Он вспомнил, как долго и безнадежно пытался объяснить свое происхождение врачам госпиталя, как требовал, а потом и вымаливал у них хоть какую-нибудь информацию о судьбе Антона… Все было безрезультатно. Эти люди оказались для него глухой стеной, в которую он уткнулся, не добившись ни грамма понимания и сочувствия…

Илья Матвеевич остановил коляску и уставился во тьму, которую лишь слегка разгонял желтоватый свет его фонаря. Страшно было не то что жить, просто думать.

Завтра не было: он не представлял себе его. И даже мысль об Антоне не помогала. Была тьма, холод, который излучала стена, и безысходность.

Он вдруг вспомнил себя, уверенно шагающего по ярко освещенным, теплым коридорам «Терры», и криво усмехнулся потрескавшимися и обветренными губами. То был другой человек. Он не имел ничего общего с насмерть замерзшим калекой, что тупо смотрел в окружившую его тьму…

Воля к жизни… Вот чего ему всегда не хватало. Он плыл по течению, окруженный определенными благами, что давала ему цивилизация. Оказавшись вне привычных условий, он, как брошенный в воду камень, стремительно и необратимо пошел ко дну.

Илья Матвеевич вздрогнул и отстранился от ледяной стены, от холода которой уже заломило зубы. Никчемный… Пустой…

Эти слова не жгли его… наоборот, это был приговор. Сдаться, не вступая в борьбу. Закрыть глаза и отдаться во власть холода, чтобы не наступило пустое и страшное «завтра»…

А Антон?

Белгард так углубился в думы о своей злосчастной судьбе, что мысль о мальчике поначалу не встревожила его так сильно, как прежде. Действительно, ну что он мог? Мальчик пропал… В госпитале ему ответили, что он может не беспокоиться о его судьбе… Значит, они взяли на себя опеку над осиротевшим ребенком…

А если нет? Кто поручится, что они не выставили его на улицу на другой день или через другую дверь? Может быть, сейчас Антон тоже замерзает среди руин?