Деметра

Антон свернул с широкой улицы и внезапно оказался у осыпавшихся от времени ворот. Из бетонной арки, которую когда-то украшал барельеф, сейчас торчали ржавые прутья арматуры. Уходившая в сумеречные глубины аллея была покрыта перегнившими листьями и копившимся тут годами мусором.

Антон вошел под сень старых деревьев и огляделся. Заметив покосившуюся скамейку, возле которой чудом сохранилась потемневшая пластиковая пасть городского утилизатора, выполненная в форме вычурной головы какого-то неизвестного ему животного, он сел и закурил, откинувшись на высокую спинку.

Ему внезапно вспомнился тот холодный, пронзительно-ясный осенний день, когда в таком же старом парке он убежал из-под надзора Тети Сержанта…

Собственно, от серой замшелой стены, где его нашла Дана, и начинался реальный отсчет памяти Антона. Глубже была лишь сумеречная пустота, к которой его сознание патологически боялось даже прикоснуться.

Дана… С этим именем так или иначе были связаны все шесть долгих мучительных лет, что содержала в себе его память.

Она была первой из группы молчаливых, не по годам серьезных, худых детей, кто вообще проявил какой-то интерес к внезапно появившемуся среди них новичку.

Все они были сиротами, принятыми на воспитание в государственную военную школу. У каждого была своя трагичная, переломанная войной судьба, и только Антон хранил в своем сознании звенящую, пугающую и болезненную пустоту. Отсутствие прошлого пугало его до тошноты. Возможно, поэтому его память так четко запечатлела в себе тот миг, словно обрадовавшись возможности заполнить царящий в ней вакуум…

Казалось, что это было только вчера. Бледная девочка с коротко остриженными волосами подошла к нему и, протянув руку с белыми пальчиками, на которых четко выделялись голубоватые трепещущие жилки, сказала:

— Привет! Ты новенький?

Антон прекрасно помнил, как растерялся, не зная, что ответить, а потом кивнул и нерешительно пожал холодную ладошку.

— Я Антон… — тихо пробормотал он, словно углядев что-то постыдное в звучании собственного имени.

— А я Дана! — обрадовалась она. — Пойдем, я покажу тебе свои игрушки!

Он согласно кивнул, и она, распихивая возившихся на полу ребят, провела его в дальний угол казармы, где в стенных шкафах хранился скудный скарб приемных детей Города. Открыв одну из створок, она просунула вовнутрь руку и, пошарив там, достала маленькую куклу без головы. Та была голой, с дыркой на плечах и глубокими царапинами на теле.

— А где голова? — простодушно спросил Антон.

Дана печально посмотрела на него и ответила:

— Ей оторвали голову инсекты. Но она умеет ходить и махать руками. Только не разговаривает и не кушает.

Антон понятия не имел, о чем она говорит. Какая-то смутная тень шевельнулась в его памяти. Инсекты… Это слово отдавало из серых глубин чем-то невыносимо-страшным…

— Ты чего испугался? — спросила она, заметив, как внезапно побледнел мальчик.

— Не знаю… — признался Антон. — Я не знаю, кто такие инсекты.

Дана искоса посмотрела на него и вдруг улыбнулась, зло и криво, совсем как Тетя Сержант:

— Ты глупый, да? — спросила она.

— Нет, — насупился Антон. — Сама ты глупая.

Девочка растерялась. Потом пожала плечами и положила на место свою игрушку.

— Как хочешь… — разочарованно произнесла она. Очевидно, ей страшно не понравилось то, как равнодушно отнесся Антон к ее сокровищу. — Тогда пошли смотреть в окно, — внезапно смягчившись, произнесла Дана, схватив его за руку. — Там высотища!..

Так началась их странная дружба.

Это воспоминание больно кольнуло душу. Окурок прочертил в сгущавшихся сумерках плавную дугу и рассыпался искрами, ударившись о ствол дерева.

Антон был зол на самого себя. Между тем потерявшимся мальчиком и нынешним кадетом, одетым в черную офицерскую униформу, лежала пропасть, через которую не перекинуть моста. Он встал и зашагал прочь. Всего одна минута дурацкой слабости… Он непроизвольно сжал покрытые глубокими шрамами кулаки, задыхаясь от приступа внезапной ярости…

Потом это жгучее чувство отхлынуло так же внезапно, как и возникло, оставляя после себя звенящую пустоту и странную горечь… В который раз он не мог понять самого себя. Словно в нем жил еще один, совершенно другой Антон. Стоило ему предельно устать, чуть расслабиться, потерять контроль над своим сознанием, и вот пожалуйста — он уже тут как тут. Совершая разные дурацкие поступки, вроде того, на вчерашних учениях, он действовал словно по злому наитию каких-то скрытых душевных чувств. Ну зачем ему сдалась эта девчонка? Сломала ногу? Да так ей и надо… будет смотреть, куда идет…

Он прекрасно помнил свою первую серьезную размолвку с Даной. Как и первую пролитую им кровь…

…Это случилось два года назад, когда поредевшая из-за отсева группа «младших» перешла к фазе интенсивных практических занятий.

Сейчас он вспоминал тот день с кривой усмешкой, совершенно не осознавая того, что эта гримаса так похожа на зловещую улыбку его первой наставницы, при воспоминании о которой у маленького Антона леденело сердце.