Демьяновы сюжеты

Технология получения таких писем мало чем отличалась от современных методов. Надо было самому написать это письмо и убедить его «автора» поставить свою подпись под текстом, напечатанном на фирменном бланке. Убеждали, как и сейчас, по-разному, в зависимости от характера просьбы, содержащейся в письме. Если речь шла о выделении денег, предоставлении помещения или какой-то иной привилегии, приходилось ублажать, используя разнообразный арсенал приемов. Чаще всего прибегали к взяткам – как примитивно-откровенным, так и завуалированным.

В случае с марафоном все было проще. Наша просьба сводилась всего лишь к поддержке идеи проведения социально-значимого проекта. Поэтому обошлись без подношений. Довольно быстро получили письма от профессоров двух вузов – культуры и педагогического. Учеными занимался я, а Хованская сходила в ДОСААФ и в редакцию газеты «На страже Родины».

Петренко настаивал на генералах, академиках, влиятельных депутатах и больших чиновниках:

– Тут не соломку надо подстелить, а толстый, пружинистый матрас, – поглядывая на себя в зеркале, рассуждал он с ироничной улыбкой. – Но лучше поставить надувной батут, хотя и с него можно сверзиться. Надеюсь, помните, что я пока лишь И.О. – сижу на скрипящем, качающемся стуле. Поддержка должна быть железобетонной и оперативной. Надо успеть к выборам!..

И я, очертя голову, стал звонить всем подряд, включая Раису Тимофеевну – вспомнил Ленькины слова о том, что когда-то она имела широкий круг общения среди ленинградского бомонда.

Моему звонку Раиса Тимофеевна обрадовалась и принялась подробно рассказывать о наших общих знакомых. Таким образом я узнал, что никакой обслуги у них больше нет: Антонина учительствует в интернате, а Виталик со своим отцом занялись «смешным бизнесом» – ездят по области и собирают металлолом. У Леньки дела совсем плохи, всю его торговлю «прикарманили» бандиты, Фонд пришлось закрыть и теперь он мой коллега, тоже работает в муниципалитете заведующим отделом опеки. Томочка, благодаря своему родственнику, умудрилась попасть в налоговую инспекцию, очень устает, жалуется на постоянные, головные боли, но ради сына согласна «голышом забраться на елку, чтобы вывести его в люди». С Ленькой они прожили «в гражданском, гостевом браке» около двух месяцев, а потом он опять «задурил, поплелся к Варваре».

Понимая, что ее монолог может продолжаться до бесконечности, вынужден был ее прервать:

– Извините, Раиса Тимофеевна, вам что-нибудь известно про Галатею?

– Станислав Викторович, про эту стерву даже вспоминать не хочу. Из-за нее отложили защиту моей докторской.

– Настучала?

– Не то слово! – вспыхнула Раиса Тимофеевна, заговорив противным, лающим голосом: – Мой куратор сначала только намекнул, а потом, когда Союз лопнул, доложил ситуацию во всех нюансах. Засранка накатала, что я идеологическая диверсантка!.. – громко и протяжно выдохнула она и продолжила вкрадчиво-доверительно: – Все мы не без греха, у нас на кафедре добрая половина сотрудничала, но, чтобы так нагло врать…

– Успокойтесь, пожалуйста, зачем старое ворошить, будьте здоровы, очень приятно было пообщаться, – выпалил я и положил трубку.

Сидящая рядом Хованская, задумчиво сказала:

– Галатея у нас спецкурс вела по социологии, было очень интересно.

– К черту Галатею!.. – с полным ртом мата прошипел я и стал набирать Варвару.

С ней разговаривали предельно сухо и лаконично. Выслушав мою просьбу, она сказала позвони через час, перетру с нашим военпредом. Ровно через час она спросила: герой Советского Союза, контр-адмирал, председатель совета ветеранов тебя устроит?..

На следующий день, действуя в соответствии с указаниями Варвары, я отправился на Петровскою набережную, где проживал адмирал, чтобы отдать письмо его дочери и тотчас удалиться. За ответом, сказала Варвара, придешь позже, дату и адрес сообщим.

Но получилось иначе. Дочь адмирала – степенная, круглолицая женщина, в сером платье-халате с накинутой на плечи яркой шалью – пригласила меня в комнату, которую назвала кабинетом.

Квартира меня поразила внушительными габаритами, а еще больше нарочитой скромностью. Шагая по коридору, мельком, заглянул в открытые двери двух комнат. Ни инкрустированной мебели, ни старинной бронзы, ни персидских ковров, ни хрусталя я не заметил.

Адмирал – крупный мужчина лет семидесяти пяти встретил меня сдержанно. Буркнув «здрас-с-с…», он указал на стул, стоявший возле его стола.

И стул, и стол, в равной степени, как и вся обстановка кабинета, были самыми обычными, какие можно встретить в любой ленинградской квартире, где проживают, как говорится, нижние чины, подумал я, повторяю, с немалым удивлением.

Адмирал надел очки и внимательно стал изучать текст письма. По-моему, он прочитал его дважды. А я тем временем с любопытством поглядывал на его пеструю, вязанную, шерстяную кофту с открытым воротом, из-под которой выглядывала светлая застиранная рубашка, на идеально выбритые, гладкие щеки и свисающий второй подбородок, на серебристый, всклокоченный чубчик, прикрывавший небольшой шрам.