Демьяновы сюжеты

Адмиралу идея показалась «дельной и своевременной», но вызвали неудовольствие слова: «творческие испытания наподобие заданий КВН»:

– Когда позволяет время, КВН смотрю, и даже порой с интересом, но здесь он, извините, ни пришей, ни пристегни.

И мне бы согласиться, но кто-то меня дернул за язык:

– Вовсе нет, для создания праздничной атмосферы веселые эпизоды просто необходимы.

Адмирал, вероятно, не привыкший спорить с младшими по званию, выпучил глаза:

– Вы, может, и плясать захотите? – грозно спросил он.

– Всенепременно! За время марафона с ребятами разучим вальс, и в финале под аккомпанемент военного, духового оркестра… – замолчал я на полу фразе, поскольку увидел, как его щеки становятся пунцовыми.

Тягостная пауза, как мне показалась, длилась целую вечность. Наконец он приказал:

– Продолжайте! Или для храбрости налить сто граммов?

– Обойдусь, в дневное время не употребляю, – пробормотал я, приготовившись, что сейчас услышу зычное «проваливай!». – Я просто хотел сказать, что вальс – это апофеоз, символ мужественности, красоты, грации. Точка должна быть непременно впечатляющей. Представьте, тридцать вальсирующих пар. И все чистые, нарядные, свободные!

И вдруг он заулыбался – широко, радостно, обаятельно:

– Ну так это совсем другой разговор! – воскликнул адмирал и промычал кусочек из вальса «На сопках Маньчжурии». – А КВН на время вашего смотра отправим на губу, – захохотал он, вычеркивая из письма непонравившуюся строчку.

За два года проведения марафона таких несчастных строчек набралось немало. Больше других усердствовал Петренко. То ему не нравилось хрестоматийное название тематического вечера о традициях лейб-гвардейских полков «За Веру, Царя и Отечество!», мало ли кто использовал этот девиз, то с криком комментировал сценарий конкурса пародий «Родимые пятна российской фанеры», а смотр социальной рекламы «Мои университеты» отменил вовсе.

– Чем вам так не глянулись наши «университеты»? – спросил я, стараясь держать себя в рамках.

Его ответ привел и меня, и Хованскую, находившуюся здесь же, в состояние полного недоумения:

– Профанацию хотите устроить? – подмигнул мне Петренко, сотворив на своей физиономии дьявольскую улыбку. – Неужели не ясно – учителя заставят восхвалять школы.

– Допустим, – встрял я, но, встретившись с его недобрым взглядом, остановился. А Петренко, горделиво вскинув голову, процедил сквозь зубы:

– На День знаний и День учителя мы это делаем регулярно. Не жирно ли будет, если сюда же присобачить еще и марафон?.. – Он открыл ящик письменного стола и вынул оттуда плотно исписанный, тетрадный листок в клетку. – Анонимки мы не рассматриваем, но я рассмотрел. – Он поднял вверх указательный палец. – Заинтриговало начало: «Мой сын ненавидит школу…» – громко сказал Петренко и стал читать дальше.

С первых же строк я понял, о какой школе идет речь. Там действительно творилось черт знает что! Бывая в этом, с позволения сказать, учебном заведении, я ни один раз про себя отмечал – атмосфера колонии для малолетних преступников. Хулиганье из старших классов открыто и с размахом бесчинствовало, но и некоторые учителя от них не отставали. Однажды, стоя в коридоре, прослушал монолог, доносившийся из класса. Минут двадцать учительница истории орала на детей, объясняя им, какие они тупые, неблагодарные, подлые, не забывая сказать и об алкашах-родителях. Она умолкала лишь в тех случаях, когда не могла перекричать взрывы хохота детей. Ругань их забавляла.

Петренко, убрав письмо обратно в ящик стола, потер виски:

– Показал анонимку в Роно. Там сказали: знаем, принимаем меры, но дело пока идет со скрипом. Вы разве не видите, что происходит в стране. На досуге включите телевизор.

– Но не все же школы такие, – робко включилась в разговор Хованская. – Есть и хорошие, очень хорошие…

– А то я не знаю! – взорвался Петренко. – Никто не спорит – школы у нас разные, но петь дифирамбы будут все. Все без исключения! Такое единодушие вам ничего не напоминает? По совковым порядкам соскучились?..

Осторожный, предусмотрительный, конъюнктурный Петренко осенью 1997 года стремительно начал меняться. Поначалу это касалось костюма. Он нередко стал приходить на работу в джинсах, свитерах, безрукавках, чем немало смущал администрацию, для мужчин пиджак и галстук были обязательными атрибутами.

Кстати, его примеру последовали некоторые рядовые сотрудники, в том числе и я.

Но дело, конечно, было не во внешнем облике. Петренко начал «дерзить», то есть дискутировать с районным начальством, местными депутатами и даже с Носорогами, которые вполне обоснованно считали себя в МО главными авторитетами и вершителями судеб.

Что послужило причиной таких разительных и неожиданных перемен, судить не берусь. Могу лишь сослаться на Хованскую:

– Наверно, влюбился, – печально улыбнулась она. – Встретила его поздним вечером. Петренко прогуливался с дамой экстравагантно-монашеского вида. Вся в черном до пят, но с физиономией, разукрашенной, как у проститутки, – тяжело вздохнула она, а потом добавила шепотом: – Не к добру это, скоро его сожрут.