Демидовский бунт

– Вот кстати, – малость оживился купец, щелкнул о стол пятаком, подвинул монету хозяину, поднялся. – А у меня вчерашним днем конь высвободился. Берите, не пожалеете, ваше преподобие. Возьму недорого, коли для святого дела приобретаете. Конь к горам привычен. А в проводники я присоветую взять из местных людишек. Они хорошо знают горные тропы да к тому же отличаются великой доверительностью и бесхитрием, нежели беглые.

Отец Киприан позвал за собой Илейку и вместе с купцом поспешили в городской магистрат просить о перекупке коня. Потом хлопотали о провианте, обошли вместе с худощавым и сутулым попом Бенедиктом торговые магазины. Илейка едва не падал от усталости, бегая с торбами по пятам отца Киприана и к постоялому двору, где услужливый хозяин принимал от него покупки и складывал в темном чулане до выезда. Уходились побродимы так, что спали сном праведников и не слышали, как в ночь соседние полати заполнились немногими постояльцами от перегонной воинской команды.

На следующий день из городского магистрата к отцу Киприану привели старого ойрата, крещенного в христианскую веру и нареченного Николкой. Был Николка кривоног, как и все здешние кочевники, широкоплеч при среднем росте, а лицом напоминал ночное светило в пору полнолуния. Узкие быстрые глаза, редкие черные с сединой волосы свисали на плечи и закрывали смуглую шею.

Николка, приведенный рассыльным из отставных солдат, смущенно топтался перед отцом Киприаном, словно стоять на месте без движения было для него невыносимым мучением.

– Святой бачка монась, куда ходить нада? – смешно ломая слова, спросил Николка и наклонил голову, готовый слушать черного монаха.

– Пойдем, сын мой, далеко за горы, где живут некрещеные народцы, а ты нам будешь за толмача. Поутру приходи с поклажей и провиантом. Многотрудным беспутьем поволокемся, сын мой.

Николка надел лисью шапку, откланялся и спиной вперед вышел из комнаты.

Утро выдалось солнечным и птицеголосым. Миновали крепостные ворота со стражей у смотровых окошек башни, перешли по мосту над рекой Бией, и через некоторое время состоялось долгожданное свидание с Катунью, рекой, которая еще совсем недавно казалась такой далекой, недосягаемой, почти легендарной, как и само Беловодье…

Растроганный, уверовав окончательно в Марка Топозерского с его потайным путником, отец Киприан дни и ночи слушал несмолкаемый, ему одному понятный говор Катуни. А Катунъ, словно дождавшись наконец-то нужного ей человека, говорила и говорила… Она рассказывала монаху о трудной дороге, проложенной ею из поднебесных гор, описывала красоты вольных земель, которые раскинулись по берегам многих ее притоков. Река доверительно шептала о беглых поселенцах-каменщиках, которые в глухих местах хоть на время да укрылись от сурового глаза дотошной царской администрации…

Отец Киприан слушал реку, улыбался, а сам с долей робости нет-нет да и поглядывал на надвигающиеся горные хребты. Куда страшнее Алтай старых гор Каменного Пояса. Склоны хребтов много выше, изморщинены глубокими расщелинами. И ни следа жилого места!

Проводник Николка раскачивался в седле из войлока на своей низкорослой гривастой кобыле и невозмутимо напевал вполголоса. На тревожные вопросы Илейки – не страшно ли ходить в горах? – с усмешкой косился на отрока и отвечал:

– Ой-ой, такой батыр, а зачем боялся? Бог давал, другие ходили многа лета тот горам. И мы ходить будем.

Начала поспевать горная малина. Илейка то и дело карабкался на откосы, прогретые солнцем, себе набивал рот, а отцу Киприану приносил в горсти. Николка посмеивался, видя, с каким удовольствием «святой бачка монась», оставляя на пальцах отрока нежно-розовые пятна помятых ягод, склевывал щедрые дары здешних гор.

Уже в первых числах августа, как-то под вечер, когда Николка присматривал место для очередного бивака, Илейка вдруг остановился и приподнял руку, требуя тишины. Рядом, придерживаясь за вьюк на лошади, в недоумении остановился отец Киприан.

– Что стряслось? Устал? – спросил он Илейку, который вел за повод вьючную лошадь.

– Тише, – прошептал Илейка. – В горах кто-то есть.

Затих звон подков, и только река с шипением ворочалась в каменистом русле, словно богатая и привередливая невестка на постели, приготовленной руками нелюбимой свекрови.

– И я слышал – кричал, однако, люди какой-то в горах, – откликнулся проводник и приставил к уху темную ладонь, направив ее к верховью Катуни.

Постояли еще минуты две. Крик повторился – шел он от реки.

– А вдруг нежить речная балует? – заволновался Илейка. – Наши водяные днем-то спят, а здешние кто знает?

– Ежели нечистая сила – полбеды, а ну как разбойные людишки наскочат, коней отнимут, провиант пограбят, а то и самих в реку спустят… Вон, плывут!

Из-за обрыва, где река делает крутой поворот возле скалы, вывернулся плот, сколоченный из коротких бревен. На плоту, в мокрой от холодных брызг однорядке, сидел простоволосый мужик и коротким веслом изо всех сил греб, пытаясь избежать столкновения с каменными зубьями, торчащими из пенистой воды.