Демидовы

— Бритвой он себя, по горлу… — объяснил солдат. — Веревками надо поднимать, снег там глубокий.

— Вот так… Гвардии ее императорского величества солдат, — с трудом удерживая комок в горле, проговорил капитан Нефедов, — живот свой за отечество положил… Шляпу долой, господин подполковник!

Под ненавидящими взглядами солдат Ульрих медленно стянул треуголку.

— А теперь скачи в Тайную канцелярию, доноси на меня, — процедил Нефедов.

— Ти оскорбиль меня перед зольдаттен! — Ульрих подтянул из ножен шпагу. — Защищайся!

— С нашим удовольствием! — зло улыбнулся Нефедов.

Всадники разъехались, а затем, повернув коней, помчались навстречу друг другу. Сшиблись. Сухой звон стали, отчаянное ржание коней, ругань русская и немецкая, комья земли из-под копыт. Ульрих рассек Нефедову щеку, капитан покалечил ему руку.

— Хоть одного колбасника упокою! — орал Нефедов.

— Грязный корофф! — не оставался в долгу Ульрих. — Кузькина твоя мать!

Совсем рядом запела труба. Сражавшиеся остановились. К ним скакал мальчишка-сержант в сопровождении трубача.

— Господа офицеры! С государыней плохо! Господин полковник приказал всем немедля в полк!

Высокие черные окна глазели с набережной в черную воду Невы. Только два окна во втором этаже были освещены. Сторож у крыльца зябко кутался в длинный плащ.

Подкатила закрытая карета в сопровождении двух всадников. Из кареты выбрался граф Ушаков. Всадники, спешившись, помогли ему взойти на крыльцо.

— Здесь ожидайте, — буркнул Ушаков и открыл дверь.

В кабинете Акинфия горело множество свечей. Хозяин за столом перебирал бумаги, рядом примостился Кулебака.

— Боле дома никого нету? — спросил Ушаков.

— Никого… — обернувшись и чуть помедлив, ответил Акинфий.

— И то хорошо. — Ушаков сел в глубокое кресло. — Лишние уши — лишние хлопоты. — Он глянул на Кулебаку. — Ну-к, молодец, выйди!

Акинфий кивнул, и Кулебяка молча вышел.

— Перво-наперво, по повелению матушки-императрицы, нашел я твоего братца, — скрипуче проговорил Ушаков.

— Все ноги небось оттоптал, покуда искал, — усмехнулся Акинфий.

— Да уж нахлопотался, — вздохнул Ушаков. — И покуда искал, и покуда глаза закрывал…

— Что?! — Акинфий схватил Ушакова за грудки. — Что ты сказал, душегуб?

— Пусти… Сдавил будто медведь… Ты на кого руку подымаешь?!

— Упырь кровавый! — хрипел Акинфий, и слезы кипели в глазах. — Ты казнил его?

— Нет, — твердо отвечал Ушаков.

— Кто? Говори! Или живого отсюда не выпущу!

— Жадность твоя. Гордыня твоя. Коли б ты рудники не укрывал да монету фальшивую не чеканил, жив был бы твой брат.

Долго молчали.

— Ты на меня не гневись, Демидов, такова уж моя служба — блюсти державу Российскую. — Ушаков скорбно вздохнул.

— Схоронили где?

— Спрошу.

— А вторая твоя весть какова? — пересилив себя, спросил Акинфий.

— А вторая моя весть будет похуже первой. Государыня Анна Иоановна волей божьей…

— Когда? — перебил Акинфий.

— Час тому минул, Я прямо из дворца к тебе приехал.

— И кто ж теперь? Неужто?..

— Он самый… А про то, что я был у тебя — никому…

Ушаков неслышно отступил к двери и исчез, будто его и не было.

Ветер качал фонарь. За треснутым, мутным от нагара стеклышком, чадила сальная плошка. Белые мухи летели на мигающий огонек и тут же исчезали — была оттепель, и снег таял, не коснувшись земли.

Из окна кареты было видно, как тускло поблескивал штык часового в неверном свете фонаря. В карете были двое.

— Да не в деньгах дело, Акинфий Никитич, пойми, — говорил капитан Нефедов.

— А в чем?

— В присяге. Год назад императрица в ночь подняла гвардию и повелела присягнуть тому, кого родит ее племянница принцесса Мекленбургская… А теперича малыш императором будет, а регентом при нем — Бирон…

— Неужто вы, русские люди, допустите, чтоб иноземец вашими судьбами вершил?

— Как тут быть, не ведаю. Но гвардия тебе не подмога, Акинфий Никитич…

— Ай, гвардионцы, ай, молодцы! — Акинфий горько рассмеялся. — Правильно, стало быть, Бирон вами, как борзыми щенками, торгует.

— Еще слово, Демидов…

— Я же безоружный, капитан. Ты лучше меня прямо к графу Ушакову доставь или к Бирону, и дело с концом. Покуда Иоанн Антонович в совершеннолетие войдет, светлейший герцог всю Россию по миру пустит. Все, за что Петр Великий жизнь положил, — все прахом пойдет. И вы, гвардейцы петровские, при Полтаве, при Гангуте, под Нарвой на смерть шедшие, — вы теперь Бирону станете помогать Россию зорить?!

Капитан мрачно молчал.

Акинфий приблизился к нему вплотную:

— Вы царю Петру присягали?

— Присягали.

— А что дочь его, петровская кровь, царевна Елизавета Петровна, родительского престола теперь лишена, это как? Этим ваша присяга отцу ее не нарушена ли?

— Помолчи, прошу. — Нефедов опять задумался, брови сошлись к переносице от тяжких мыслей. Мы о царевне всегда помнили. Подумать дай.