Демиург, меня создавший

– Таеза часто ходила по следам этих ящериц, и ничего, ни разу проблем с возвращением не возникало, – Рехри провел рукой по рыжей шевелюре. – Только в этот раз она, видимо, зашла совсем далеко. Ладно, сегодня Таеза впитала достаточно искр этого цветка. Скоро она начнет вспоминать… А потом напоим сновидческую ящерицу водой возвращения и будем ждать, когда она приведет назад нашу потеряшку.

Недалеко в шатре спала циркачка Таеза. Она спала и верила в жизнь в несуществующем мире, отзывалась на не свое имя и не скучала по Исмирному цирку, которого и не могло быть в ее иллюзорной, невозможной вселенной.

Сквозь призму ветра

Шелестящая бабочка цвета перезрелого сапфира, носимая по воздуху веселым апрельским ветром, делает круг почета над нашими головами и садится прямо на Ленкин нос. Точнее пытается это сделать. Ленка брезгливо смахивает ее со своего лица, и бабочка синей конфетной оберткой падает на землю.

– Уф, противный ветер, весь мусор в лицо несет! – морщится моя спутница. – Из-за него вся кожа в пыли. А потом удивляемся, откуда такой серый цвет лица и прыщи. Эта городская экология не хочет, чтобы женщины были красивыми.

– Не преувеличивай, – мне немного обидно за обратившуюся бабочку, – на твоем лице столько тональника, что у пыли нет шанса добраться до кожи.

Подруга надулась. Ох уж, язык мой – враг мой.

Ветер, видимо пытаясь как-то успокоить, треплет мои волосы. Все нормально, благо Ленка – девушка отходчивая, зла долго не таит.

– Так, Анюта, нам сюда.

Мы сворачиваем к зданию банка, на крыльцо которого только что приземлилась белоснежная птица. Белыми глазами глядит она на нас, щелкает белым клювом и переминается с одной белой ноги на другую, не менее белую.

Открывшаяся дверь спугнула птицу, и она, листом бумаги, подхваченным ветром, прилетает к нам под ноги.

– Чисто не там, где убирают, а там, где не сорят. То есть не в нашем мире, – изрекает Ленка мудрую мысль, наступив тонкой шпилькой на белоснежную бумажную поверхность и оставив на ней грязную дыру. Рассеянно киваю и, обернувшись, смотрю, как воздушный поток вновь подбрасывает бумажный лист вверх, где она, став птицей, летит, тяжело взмахивая пробитым насквозь крылом.

Пока Ленка занимается своими денежно-банковскими делами, я стою у окна и наблюдаю, как кружащиеся на ветру пылинки становятся крошечными золотыми пчелами. Солнечный свет отражается от их блестящих крыльев, и сотни, и тысячи миниатюрных солнечных зайчиков разбегаются по улице. Я улыбаюсь широко и беззаботно, как в детстве, и почти сразу же, спохватившись, пытаюсь принять серьезный вид. Где-то в глубине моего подсознания я слышу голос – взрослый, мамин, бесконечно твердящий: «Опять ты со своими фантазиями, Аня! Когда же ты вырастешь из этой детской чепухи?»

Я выросла. Давно выросла и повзрослела. Но все равно через призму ветра я не перестаю видеть, как старый пакет становится медузой, медленно плывущей в небесном воздухе; как сигаретные бычки, превратившись в гусениц, спешат переродиться в бабочек и никогда не успевают; как слетевший с дерева осенний лист преображается в лодку и уплывает в море жухлой травы. Создать бы специальные очки да заключить в их линзы по ветру на каждую, да раздать всем людям на свете, чтобы видели они мир сквозь чудесную призму…

…Над осуществлением своей мечты мне придется хорошенько потрудиться.

Что делают боги там, наверху?

1.

Тяжеловесные шаги раздавались, казалось, у самого уха. Пими вжалась в дощатую стену, стараясь не шевелиться, не дышать, не моргать. Рядом притаилась мать – не менее напуганная, дрожащая, она сверлила Пими черными блестящими глазами, словно мысленно приказывала ей застыть, как камень. Свет пробивался сквозь щели в досках. Скрип, глухое дыхание, мелькание огромной тени – Пими чувствовала, как в ее животе нарастает паника. Пусть, пусть она и понимала прекрасно, что здесь, в темноте, они с матерью в безопасности. Но совсем близко ходил он – враг, погибель, кормилец, основа мира.

Над ними ходил один из богов.

Наконец все затихло. Свет погас. Пими посмотрела на мать, но та, едва заметно, покачала головой. Еще рано. Надо переждать. Боги опасны. Они или их стражи могут затаиться во тьме, чтобы напасть, если Пими обнаружит себя.

Шли мгновения, долгие, вязкие. Наконец мать дала знак, и они помчались изо всех сил вниз, домой, к сородичам, живущим в сырости и тьме земляных стен, живущим так из года в год. Подземелье – это единственно возможное безопасное место.

Лишь добежав до дома Пими поняла, что от страха выронила где-то горбушку зачерствелого хлеба, которая на сегодняшний день была единственной для них с матерью едой. Мысли заметались – вернуться ли, забрать пищу, рискуя попасть под гнев богов?

– Тише, дочь, тише, – мать без слов поняла в чем дело, – за хлебом я вернусь сама. Попозже. Когда боги лягут спать.

– Когда боги спят, просыпаются их стражи! – всхлипнула Пими. – Не ходи! Мама, прошу, не ходи! Одну голодную ночь мы переживем, не впервой.