Демиург местного значения (СИ)

Завтрак закончился. Народ разошелся по своим делам. Мы с Андреем вышли на улицу. Позади меня держался Туробой, позади Андрюхи — лемуриец. Позади этих двоих держалась стайка жриц, пылавшая желанием неусыпно охранять мое тело.

— Думаю, удобнее всего будет говорить в храме, — предложил я. — Там никто не помешает.

— В храме, так в храме, — согласился Андрей.

Мы поднялись по мраморной лестнице на парапет перед храмом, остановились перед портиком. Я обернулся к своей не отстающей ни на шаг охране. Приказал:

— Останетесь здесь. Нам с моим другом надо переговорить наедине.

Валька что-то недовольно проворчала, но осталась снаружи храма. Туробой умоляюще посмотрел на меня, но я был не преклонен.

— Оставайся с жрицами. Ничего со мной не случится.

Мой телохранитель, тем не менее, сделал еще несколько шагов следом за нами. Я остановился и, добавив металла в голосе, произнес:

— Забыл? Не ты, а Андрей спас меня сегодняшней ночью.

Это был удар ниже пояса. Туробой как-то съежился, поник, жалко кивнул и отступил в сторону. Жестоко, конечно, но разговор наш требовал абсолютной приватности. Ладно, потом извинюсь. Мы вдвоем вошли в полумрак храма, прошли к постаменту статуи Юпитера, присели на него. Воцарилось неловкое молчание. Кому начинать разговор? С чего? Молчание затягивалось. Наконец Андрюха прерывисто вздохнул и сказал, несвойственным для него, во всяком случае, последние лет пятнадцать, каким-то жалобным голосом:

— Я очень виноват перед тобой, Вить. Ты простишь меня?

Голос его дрогнул.

— За Ирку? — зачем-то решил я уточнить.

— За предательство нашей дружбы, — теперь в голосе Андрюхи прозвучало ожесточение. — Но и за Ирку тоже…

— Уже простил, — сказал я. — Причем, давно.

— Правда!? — как-то совсем по-детски обрадовался он.

— Правда, — улыбнулся я.

Андрей повернулся ко мне, всмотрелся в мое лицо. Поверил. На глазах его, ей богу, блеснули слезы. Действительно, досталось моему другу. Плачущим в последний раз я его помнил в далеком детстве. Анюшин подался ко мне, положил правую руку на левое плечо, сжал пальцы. А хватка у него железная, подумалось. Неожиданно я почувствовал, что и у меня защипало в носу, а глаза наполнились влагой. Только спустя пару секунд понял, что это слезы. Черт! Тоже плаксой стал! Да и черт с ним! Я тоже ухватил правой рукой левое плечо Андрюхи, наклонил голову вперед. Андрей подался мне навстречу. Как когда-то в детстве, когда давали друг-другу какие-то, кажущиеся сейчас смешными клятвы, мы уперлись лбами и так простояли какое-то время. Впервые я начал понимать в этот момент значение слова «катарсис», встречаемое мной в книжках.

Потом Андрей рассказывал историю своей жизни в мое отсутствие. Рассказывал быстро, взахлеб, путаясь, пропуская куски и повторяя уже сказанное. Я слушал, глупо улыбаясь. Хотя ничего веселого в рассказе Андрюхи не было. Но я улыбался от непередаваемого чувства обретения старого друга и родной души в этом сумасшедшем мире. Глядя на мою счастливую физиономию, начинал улыбаться и Андрей. Улыбался, правда, не подолгу: поскольку, повторюсь, ничего особо радостного в его рассказе не имелось.

После моего бегства в армию, рассказывал Андрей, его отношения с Иркой начали меняться. Он, приложив максимум усилий и все свое обаяние, все же уговорил ее выйти за него замуж. Но семейная жизнь не сложилась: чем дальше, тем отношения становились все хуже. А когда пришли сведения о моей гибели, Ирка ушла. Сейчас, с высоты прожитых лет, он, Андрей, понимает, что, скорее всего, Ирина пошла на отношения с ним назло мне, чтобы наказать таким образом. А потом все зашло слишком далеко… Он же тогда этого не понимал, мучился, бесился. После ухода Ирки, сжигаемый обидой на жену и чувством вины (он же считал себя виноватым в моей гибели) Андрей отправился на озеро, залез в эту дыру на дне провала и был унесен, внезапно усилившимся течением. Вынырнул, как и я, в священном колодце.