Демократы

Стоя у окна, Ландик играл кисточкой бахромы тяжелого плюшевого занавеса. Сначала он подумал: «Интересно, а каким карандашом я отмечен в календаре?» Но вдруг заметил, что отсюда площадь видна яснее, чем из его окна, и это обстоятельство изменило ход его мыслей: «Ну конечно, у начальника моют окна, а у меня нет». Отметив это различие, он нашел новое занятие: стал сравнивать кабинет начальника со своей комнатой. «У него — книжный шкаф в стиле барокко, а у меня — этажерка… Большие стенные часы… Маятник движется так же степенно, как сам начальник, а у меня — круглые кухонные часы; для комиссара сойдут и такие. Большой красный ковер, английские кожаные кресла, диван, а над диваном писанный маслом портрет главы государства — работа местного художника»…

Ландик не испытывал зависти, но его оскорбляло, что начальник не замечает его, заставляет ждать и даже не предложит сесть. Начальник — советник, а он только комиссар! Всего на две ступеньки выше по служебной лестнице, а смотри, как надулся. Ради авторитета, надо подчеркнуть разницу… Матько не здоровается, этот не отвечает на приветствия… А у меня там вавилонская башня бумаг ждет… Забыл он обо мне, что ли?

— Вы меня вызывали, пан начальник? — спросил Ландик еще раз, но шеф, не моргнув глазом, оборвал его:

— Да. Подождите.

Ландик хотел было напомнить, что у него стоит работа и делать ее должен не начальник, а он, Ландик. За время, пока начальник обдумывает, каким карандашом отметить идиотский спектакль в театре, он может провернуть целое дело. И в педантизме надо быть последовательным: не терять свое время, но и не красть его у других, быть вежливым и с подчиненными, а не только с членами Национального собрания, не только с политическими деятелями и начальством, с контролерами и ревизорами. Кстати, если уж принимаешь от коллег подарки — всякие письменные приборы, лампы и статуэтки, — не плати им черной неблагодарностью… Ведь взятки и грубость как раз и запрещает эта желтая книжка, потрясая которой, он примется сейчас цитировать параграфы… Почему люди терпеть не могут канцелярий и чиновников? Да только потому, что тут им приходится сталкиваться с угрюмыми, холодными, заносчивыми, грубыми людьми, которые ничего не хотят видеть, чувствовать, слышать; ты для них просто точка в пространстве, кусок прозрачного стекла, недостойный теплой, любезной улыбки. Чиновникам недостает именно этой теплой, мягкой, человеческой улыбки. Вот почему даже на кладбище приятней, чем в канцелярии. Там, по крайней мере, хоть на могильных плитах говорится о любви к ближнему. Лица чиновников — камни без надписей. Страшно…

Пан шеф наконец отложил авторучку и взялся за красный карандаш — записать в календарь дела на воскресенье. «Итак, празднование 15-летней годовщины местного культурного общества «Беседа» и 25-летний юбилей Католического кружка. В 9 часов утра — торжественное богослужение, в 11 — праздничный литературно-музыкальный концерт, на котором надо приветствовать гостей, в 1 час — званый обед, в 8 вечера — торжественный спектакль в театре. Опять надо готовить речь… И опять в воскресенье… Воскресенье у нас самый рабочий день, вопреки закону. Все закрыто, все отдыхают, а ты надрывайся!» — рассуждал про себя пан начальник. Ему даже захотелось пожаловаться Ландику, но он вовремя спохватился: с ним сегодня надо обойтись построже.

Шеф поднял голову, и над столом показалось полное красное лицо, очки в роговой оправе, борода с проседью, глубокая морщина, прорезавшая лоб. Выражение лица такое, будто все вокруг скверно пахнет. Верхняя губа поднята к носу — широкий, крючковатый, он закрывает усы, так что торчат только нафабренные кончики. Кажется, будто они растут из ноздрей.

Начальник сдвинул очки на лоб и строго начал:

— Я не предлагаю вам стул, сидеть буду только я. Вы сейчас правонарушитель. Вас не мучает совесть?

— Нет, она чиста, как горный хрусталь.

— Засиженный мухами.

— Извините!

— Нет, пока рано говорить об извинении. Сначала я допрошу вас, а там будет видно — извинить вас или нет.

«Все-таки он глуп», — подумал Ландик.

Наклонившись над какой-то бумагой, начальник опять водрузил очки на нос и продолжал:

— На вас, пан комиссар, пришла анонимная жалоба. Вышестоящая инстанция прислала ее мне для предварительного расследования дела, мне велено допросить вас и доложить о результатах… Я не поверил бы, если бы не видел все своими глазами… Тогда я подумал, что это какая-то ваша знакомая — интеллигентная дама… Насколько помню, она производит впечатление весьма интеллигентной… А вы, оказывается, ухаживаете за служанками, пристаете к ним на улице, преследуете их, соблазняете, портите будущее, устраиваете скандалы в общественных местах, нападаете на почтенных горожан, угрожаете палкой…

Бригантик читал выдержки из присланной бумаги, подчеркивая что-то синим карандашом, синим, вероятно, потому, что думал про себя: «Погоди-ка, Ландик! Ты у меня посинеешь!»

На Ландика нашел столбняк.

«Толкош!» — пронеслось в голове. Он хотел было запротестовать, но шеф предупреждающе поднял руку.

— Погодите! Сейчас говорю я!