Демократы

Было прекрасное июльское утро. На лугах ни души… Небо, земля, трава, потрескавшаяся от жары тропка — все уже умылось росой, и солнышко вытерло их досуха. В лугах — аромат цветов. Все сияло: деревья, цветы, листва, кусты, серебряная змейка реки… Природа, судари мои, — это гостиная с коврами, креслами, растениями, цветами, картинами, фонтанами, птицами, светом и тенью, с укромными уголками. Это вам не моя канцелярская комната номер семь… Иду я себе по тропке, сую палку в кротовые норы и муравейники, вижу, как дорогу мне пересекают кузнечики, а поодаль суслики встают на задние лапки, шевелятся и мгновенно исчезают, заслышав шаги… И вдруг в зеленом кустарнике бросились мне в глаза две черные шапочки и два красных купальника… Там купались две дамочки… Как бы сильно у человека ни болела голова, он не откажется полюбоваться на купающихся дам… Остановился я, посмотрел. Потом пошел по направлению к шапочкам. Одна из них как раз расцвела над обрывом, словно дикий мак, и бросилась в воду. Другая же осталась на берегу и сидела, спустив ноги.

«А ведь на самом опасном месте купаются», — подумал я и ускорил шаги, чтобы предупредить их: река, мол, здесь очень глубокая, с водоворотами и подводными корягами. Гляжу, и вторая дама встала и нагнулась над водой. Выпуклый лоб, большой нос с горбинкой, широкие бедра — да ведь это жена начальника!.. Предостеречь или не надо? Стою, раздумываю. Не успел я решить, а она уже прыгнула в воду. Берег высокий, не видно, что в реке делается… И вдруг через минуту — крик, зовут на помощь. Подбежал я, смотрю с берега, а она барахтается, как щенок, дрыгает ногами — видно, что-то ее держит, — бьется, как рыба на берегу, перевернется то на живот, то на спину, то на один бок, то на другой, — лицо перекосилось от ужаса, — и кричит. Ноги у нее, видимо, запутались в водорослях, она и растерялась. Вторая дамочка бросилась с противоположного берега, поплыла к ней… Я сбросил пиджак, вынул часы, скинул полуботинки и — бултых в воду. С грехом пополам вытащил ее в полуобморочном состоянии, чмокнул мокрую руку, перекинул пиджак на плечо, взял часы и полуботинки и, как истинный рыцарь, который не ждет благодарности, ушел в одних носках…

И знаете, что было потом?

На второй или третий день наш старик надел чистую белую рубашку, свежий воротничок, облачился в длинный черный сюртук, натянул полосатые брюки и лакированные ботинки — вырядился, как на национальный праздник — и послал мне с Матько визитную карточку. Матько подал мне ее молча: во рту у него, как всегда, была слива. Читаю: «Ярослав Бригантик, советник п. у., окружной начальник». Поразительно, как это я тогда устоял на ногах.

— Что это? — спрашиваю Матько.

Матько, загнав языком сливу за щеку, указал носом на дверь и шепотом сообщил:

— Ждут.

— Где?

— Там.

— В коридоре?

— Мгм!

Представляете, он задумал нанести мне визит и карточкой извещал о своем приходе: можно ли, мол, войти? Шеф к своему подчиненному! Это значит, что он пришел не как шеф, а как частное лицо, как преданный друг, у которого я записан в сердце. Отныне, значит, я буду записан в сердце шефа и могу сколько угодно нарушать порядок, не опасаясь, что мне поставят на вид.

Я распахнул двери настежь… Бригантик торжественно вошел и остановился посреди комнаты в позе оратора. В левой руке — черный котелок, в правой — белая перчатка. Правая нога чуточку вперед. Поклон — нос ниже уровня плеч. И пошел: «почтенный», «уважаемый» — хорошо еще, что я не сделался «глубокоуважаемым».

— Я позволил себе прийти к вам сюда, сударь, — говорит. — Вы спасли мою супругу от верной смерти… За вашу самоотверженность, почтенный, за вашу храбрость, редкое мужество, — тут нос опять опустился ниже плеч, — я буду считать себя обязанным вам всю мою жизнь, всю жизнь моей супруги, моих детей и всего моего потомства. Позвольте, высокочтимый, передать вам от своего имени, от имени моей супруги нашу горячую, сердечную и вечную благодарность… Мы никогда не забудем этого… Позвольте, многоуважаемый пан, пожать вам руку…

Мы так энергично пожали друг другу руки, что у нас головы затряслись.

— Это был мой долг, — отвечаю я скромно, — я так рад, что с милостивой пани ничего не случилось.

Показываю на стул, приглашая его присесть и почтить меня хотя бы еще минуткой высокого присутствия. Жалко, что я не курю, а то бы и сигаретой угостил. Он с любезной улыбкой отклонил приглашение и через некоторое время величественно отбыл… А полчаса спустя вызвал меня к себе в кабинет. Я шел весело, беззаботно. Совесть моя чиста, ничего я ему не должен, напротив, он передо мной в долгу. Я думал, он хочет подарить мне что-нибудь на память… Смотрю, он сидит за столом, и уже не в черном, а в сером пиджаке. На носу очки в роговой оправе. Поднял их на минуту и строго поглядел на меня, точно желая убедиться, действительно ли это я перед ним… Теперь уже я стоял посреди комнаты.