Демократы

Потом — болезнь отца, долгая, непонятная, неизлечимая. Отец лежал, худел и худел. Он не мог выполнять обязанности даже ревизора филиалов какого-то банка, хотя это время от времени давало несколько крон для дома. Уволили его и оттуда. На место отца пролез другой — молодой, здоровый. Отец умирал, когда молодой адвокат Миглец — прививка к дереву ландиковской конторы — перенес контору в другой дом и отделился. Он уже не обязан был давать даже крону на уксус.

За несколько дней до смерти отца пришел какой-то видный деятель, директор того банка, который продал отцовское имение, и предложил умирающему десять крон на текущие расходы.

— Так народ возвращал расходы на избирательную кампанию, — горько усмехалась сестра, рассказывая об этом. — Отец умер, не приняв этой подачки.

Помнит Ландик и похороны. Он ходил тогда в четвертый класс гимназии. Тяжелее всего ему стало, когда он увидел на похоронах молодого адвоката. Ландик не мог сдержать рыданий и вынужден был уйти, чтобы не нарушать торжественности похоронного обряда. Он спрятался за гумном и там плакал, плакал от черной людской неблагодарности.

Однако отобрали у них не все. Мать была дочерью богатого торговца, у нее было приданое. На эти деньги отец купил землю и выстроил дом. К счастью, и записал его на имя матери.

Поэтому у них остались дом, большой огород и поле за домом.

Для семьи мать выделила одну комнатку и огород. А дом и поле сдала в аренду, на это они жили, на это она учила сыновей. В маленькой комнате к печке приделали плиту. Там варили, стирали, спали. Дом — когда-то шумный, гостеприимный — опустел. Никто из родственников не навещал их, хотя у матери было пять сестер, удачно вышедших замуж, богатых. Помогала только сестра Корнелия, посылая время от времени детям что-нибудь на рождество, на праздники. И знакомые забыли к ним дорогу. Летом каждое утро приходила к ним за овощами «глухая Мара», с большой корзиной. Она разносила по домам салат, редиску, лук, морковь, цветную капусту, тыкву, огурцы, а потом отдавала матери несколько замусоленных шестаков{36}. Иногда забредал нищий. Гимназист Ландик написал на белой стенке дома:

Donec eris felix, multos numerabis amicos.
Tempora si fuerint nubila, solus eris![6]

Это он уже знал из Овидия.

В то время еще не было такого множества женских и мужских интернатов для учащихся средней и высшей школы, не было ни YMCA, ни YWCA{37}, ни Сворадова{38}, ни Харитаса{39}, — не было своих министерств, не было Словацкого краевого управления, которые щедро раздают пособия бедным словацким студентам, учащимся всех учебных заведений, высших и низших, реальных училищ, классических гимназий, торговых, сельскохозяйственных, лесных, промышленных, ремесленных училищ и т. д. Это сейчас студента волнует только один вопрос: «У кого просить пособия? У министерства? А у какого? Если не у министерства, то, может быть, у края, округа, общины, Красного Креста, Харитаса или еще у какого-нибудь черта?» Зато тогда были столовые при духовных семинариях, правда, кормили там скудно, и мальчишки там едва не умирали от голода, крали на полях картошку, чтобы испечь ее дома в печи. В те времена только «Народне новины»{40} писали крупными буквами в конце местных хроник: «Всегда помните о словацкой учащейся молодежи!»

Собирались жалкие крейцерики, поэтому самое большое «национальное» пособие не превышало тридцать златок{41}. Ландику не досталось даже такого пособия. Не потому, что были ученики беднее его, а просто мальчик умолял мать:

— Не проси у них, мама!

— Откуда ты только взялся, такой гордец? Нам каждый крейцер пригодится!

— Не проси! Не хочу!..

— Тебе нужен пиджак, — как-то сказала мать. — Где его взять? Отдам-ка я перешить старые отцовские фраки, вот и будут вам пиджаки.

— Не надо мне фрака. Мальчики фраков не носят.

— Для нас любая тряпка хороша. А вот тебе прекрасные брюки, те, что прислал шурин. Совсем еще крепкие.

Но и от брюк шурина мальчик отказался наотрез:

— Не буду носить.

— Почему?

— Они с кантом. Такие брюки носят пожарные, а я не пожарный.

Мать все-таки перешила фраки и упаковала их с остальными вещами, когда мальчики поехали в школу. Братья не стали их носить, повесили в шкаф.

Однажды Ландик с товарищами шел мимо виноградников. Спелый виноград манил их. Ребята, правда, только что пообедали, но были, как всегда, голодны. Да и виноградом их не баловали.

— Эх, хорошо бы лечь в борозду и есть виноград до вечера! — мечтательно сказал один.

— Иди и наешься, — предложил Ландик.

— А сторож?

— Ты боишься?

Ландик огляделся — и шмыг в виноградник. Наелся досыта и хотел отнести товарищам. Он уже нес им несколько самых больших и спелых гроздей, как вдруг словно из-под земли вырос сторож с ружьем.

— Стой! Стрелять буду!

Ландик убежал бы, да побоялся: а вдруг сторож выстрелит, хоть и солью? Остановился. У сторожа тоже, наверное, был сын-гимназист, у которого не было пиджака, он и решил раздеть Ландика.

— Вот вам крона за виноград, — предложил Ландик.