Демон абсолюта

Действительно ли, как он писал, он выехал из Каира на поиски вождя, способного придать арабскому восстанию тот смысл, который оно несло в себе? Видимо, память обманывала его, он принял за воображаемую преднамеренность то действие, ценность которой была, напротив, в молниеносном очищении его замысла. До Джедды проблема арабского вождя не выдвигалась им ни разу — ни в письмах, ни в «Арабском бюллетене», ни в Месопотамии; для него, как и для его друзей, этим вождем был великий шериф. Именно этот ослепительный опыт, путаница в Джедде между турецкой системой и поразительным возвращением во времена хиджры[259], тонкие уловки Абдуллы на переднем плане той сцены, в глубине которой Лоуренс ощущал брожение запутанной и суровой эпопеи, — этот опыт побуждал его как можно скорее отвергнуть руководство Хуссейна, попытаться заключить его в рамки строго символические, и прежде всего поставить проблему вождя. То, что подлинный вождь существовал в великой Аравии, не было предрешено; но без этого вождя Аравии не было бы вовсе.

И, может быть, было еще что-то?

У всякого деятеля есть свой стиль действия: такой явный, что иногда он кажется не столько его чертой, сколько его судьбой. Когда Лоуренс подростком испытывал уверенность, основанную на тщательном изучении всего материала, которым он располагал, что военная архитектура Леванта не такова, какой ее считали, он вышел на поиски доказательств. Его путешествия в Сирии, его опыт в Каркемише, затем поездка в Месопотамию убедили его, что арабы не таковы, какими их считают, и он вышел на поиски доказательств. И, подобно зловещим и кровожадным духам песков, его ждали там призрачные музыканты, посланные через пустыню, проекты жизнелюба Абдуллы, невидимый и враждебный великий шериф, жонглирующий своим телефоном…

По крайней мере, он увидел, как в эмире Али проскользнула тень патрицианства, которую каждый узнавал в Горном старце[260], укрывшемся в своем запретном городе среди своих уловок и оркестров. Лоуренс узнавал ее по завуалированной враждебности, которую тот испытывал к англичанину и христианину, что на этот раз был его гостем. Он нашел его раздражительным и умным, легко устающим, нервным, упрямым: эмир был чахоточным. Но его фанатизма, болезненного благородства персидского принца, было достаточно, чтобы Лоуренс вновь вздохнул свободно. Али дезинфицировал его после Абдуллы.

Лоуренс выехал ночью[261], пересек территорию гарб, племени, которое два эмира ожидали увидеть на стороне турок. После сурового перехода через долгие кратеры, где колючие деревья с низкими ветками, которые ощипывали верблюды, казались подстриженными народцем призрачных садовников, Лоуренс, выдававший себя за сирийского офицера, перешедшего на сторону восставших, достиг лагеря Фейсала[262].

«Мы поставили верблюдов на колени у ворот длинного низкого дома. Мой проводник[263] что-то сказал рабу, который стоял там, держа меч с серебряной рукоятью. Тот ввел меня во внутренний двор, на дальней стороне которого, обрамленная колоннами черного дверного проема, стояла белая фигура, напряженно ожидая меня. Я почувствовал с первого взгляда, что это тот человек, искать которого я пришел в Аравию — вождь, который поведет Арабское восстание к его славе. Фейсал выглядел очень высоким, стройный, как колонна, в длинных белых шелковых одеждах и коричневом головном платке, закрепленном блестящим шнуром, алым с золотом. Его веки были опущены; черная борода и бесцветное лицо походили на маску при странной, застывшей настороженности его фигуры. Его руки были скрещены спереди на кинжале.

Я приветствовал его. Он пропустил меня в комнату и сел на ковер у двери. Когда мои глаза привыкли к тени, я увидел, что комната была наполнена молчаливыми фигурами, которые пристально смотрели на меня или на Фейсала. Его взгляд был сосредоточен на его руках и кинжале, который он медленно вертел в пальцах. Наконец он мягко осведомился, как я нашел путешествие. Я заговорил о жаре, и он спросил, какое расстояние отсюда до Рабега, заметив, что я доехал быстро для этого времени.

— И как вам нравится здесь, в вади Сафра?

— Здесь хорошо; но далеко от Дамаска».[264]

Глава VII [265] .

— Хвала Богу, — ответил Фейсал, — и турки к нам ближе.[266]

На этом Лоуренс, вымотанный, ушел спать. Проснувшись, он осмотрел лагерь египетских артиллеристов, которых англичане высадили в Йенбо перед второй атакой на Медину. Фейсал присоединился к нему, на этот раз в одиночку.[267]