Демон абсолюта

Как и Фейсал[277], военный комитет в Лондоне ожидал атаки на Мекку. Министры напоминали о том, «что пришло из Румынии и Сербии», сообщили об «эффекте, который обеспечило бы в глазах мира поражение нового союзника, Хиджаза, если бы тот потерпел его из-за недостатка поддержки".[278] Но в глазах генерального штаба единственным средством спасти Мекку была высадка в Рабеге; эффективность этой высадки была обеспечена лишь шестнадцатью тысячами человек; это собирались изменить.

Лоуренс, высадившись в Порт-Судане, вернулся в Каир через Хартум, где находилась резиденция сэра Реджинальда Уингейта, которому было поручено военное руководство арабскими делами после Мак-Магона. Переведенный в Арабское бюро во время своей миссии, как он и ожидал, Лоуренс оказался единственным офицером разведки, который видел арабский фронт; он предстал перед Уингейтом не как докучный посетитель, но как офицер, исключительно хорошо информированный. Уингейт питал расположение к восстанию, но и к высадке, на которой штаб Египта теперь настаивал как никогда.

Однако арабские добровольцы, по словам Лоуренса, прекратили бы сражаться, если бы прибыла иностранная и христианская, хотя бы и союзная, армия; а какой был смысл в этой высадке, если не поддержка арабской армии? Но, если все противники высадки были противниками Восстания, и их предложения подразумевали, чтобы арабов просто бросили (на что не соглашался ни военный комитет, ни политические руководители), то Лоуренс, хотя и добивался отмены высадки, настаивал на возможности спасти Восстание. И он оказался в Каире не столько тем, кто просил прислать техников и пулеметы к Фейсалу, сколько тем, чьи аргументы позволяли отказаться от высадки без предательства и отступления.

Он заявил, что Рабег не имел никакого значения: что войска в Медине были парализованы не Рабегом, а присутствием Фейсала в горах Субх. Он внезапно завоевал симпатии. То, что он пренебрегал ношением ремня, стало в глазах окружающих лишь забавной слабостью. «Они стали проявлять вежливость ко мне и говорить, что я наблюдателен, что у меня есть острый стиль и характер. Они указывали, каким благом с их стороны было освободить меня для арабского дела в его трудном положении».[279]

И, чтобы все эти таланты не пропадали втуне, ему поручили печатать марки независимого Хиджаза. Хуссейн собирался провозгласить себя «королем арабских стран»[280]; Англия и Франция благоразумно собирались признать его королем Хиджаза[281].

Лоуренс, вскоре вызванный главнокомандующим, был перехвачен по пути его начальником штаба, одним из главных противников восстания. «Я был изумлен, когда при моем появлении он вскочил на ноги, наклонился вперед, схватил меня за плечо и прошипел: «Теперь только не напугайте его: не забудьте, что я скажу!»

На моем лице, вероятно, отразилась растерянность, так как его единственный глаз стал ласковым, и он усадил меня, и мило заговорил об Оксфорде, и что за прелесть быть студентом, и об интересе к моему докладу о жизни в рядах Фейсала, и о своей надежде, что я вернусь туда, чтобы вести дальше так хорошо начатое дело, перемежая эти любезности замечаниями о том, как нервничает главнокомандующий, и как он беспокоится обо всем, и как необходимо дать ему успокаивающую картину дел — хотя бы даже и в розовом цвете, поскольку они не могут позволить себе отвлекаться ни под каким видом.

В душе я был крайне удивлен и пообещал вести себя хорошо, но отметил, что я стремлюсь обеспечить арабам дополнительные припасы, оружие и офицеров, в которых они нуждаются, и, чтобы добиться этого, я должен привлечь на свою сторону все интересы, если необходимо (потому что на пути долга я ни перед чем не остановлюсь) — даже волнение главнокомандующего; на этом месте генерал Линден-Белл меня прервал, сказав, что снабжение — это его роль, и тут ему не надо напоминаний, и он считает, что сразу же, здесь и сейчас, может подтвердить свою решимость сделать для нас все, что в его силах».[282]

Доверие к Лоуренсу, то назначение и та ответственность, которые он принял на себя, основывались на сильной позиции Фейсала в горах Субх. Только эти горы защищали Мекку: только они, если бы арабы получили оружие, которое им с этих пор обещали, позволяли бы подготовить осаду Медины — или парализовать армию Фахри. Не успел Лоуренс высадиться, возвращаясь к Фейсалу, как эта позиция, по всей видимости, была потеряна.

Радио из Джедды передало ему призывы эмира. Турки объявили великого шерифа еще одним членом семьи Пророка, который собирался отправить послов во все племена. Они клеймили позором соглашение (к счастью, недоказанное) Хуссейна с христианами, провозглашали свое намерение «обратить на истинный путь сомневающихся арабов»[283], и объявили о своем приходе, которому предшествовало множество турецких дивизий. Арабы почти не верили в то, что продержатся против ста тысяч человек, экипированных по-немецки, и шейхи, которые рассчитывали на английскую помощь, не забыли о кампании в Куте.