Демон абсолюта

Лоуренс хотел, чтобы эмир разговаривал с Англией лишь на одном языке: «Вы заключили со мной соглашение: я оплатил его кровью своих людей: выполните его».[470] Англии оставалось вести переговоры с Францией. Он признавал, что его страна, зная, что эта декларация была мало совместима с соглашением Сайкса-Пико, предвидела, что Франция откажется от своих требований в Сирии после некоторых компенсаций; эти компенсации теперь требовалось найти Англии. Поведение, которое он предполагал, как всякое моральное поведение в политике, было раздражающим и неуязвимым: оно превращало Фейсала в нечистую совесть Англии.

Но эмир знал, что его скоро вызовут на комитет конференции. Его не могла поддержать ни враждебная Франция, ни равнодушная Италия, ни Соединенные Штаты, благожелательные, но чуждые арабским проблемам. Англия была его единственной поддержкой; его единственные друзья в Европе были англичанами, Англия была больше связана с ним, чем другие нации, Алленби был единственным гарантом ценности сотрудничества арабов с его армией. Как претендовать на Месопотамию и Палестину, если против него выдвинут английские силы, по меньшей мере, равные тем, которые уже содержались там? Как отказаться от них, не усиливая подозрений и враждебности Франции, не предавая волю к единству сирийских обществ, которую он должен был встретить по возвращении?[471]

Он адресовал конференции меморандум[472], который, говорят, был вдохновлен Лоуренсом. 4 января[473], отпечатав его для себя, для Министерства иностранных дел, для всех, кто его поддерживал, он подписал согласие нас открытие Палестины для сионистской иммиграции, ни в чем не отказываясь от арабских прав, но молчаливо признавая существование Палестины, отделенной от арабского государства. Он так тревожился, что вслед за подписью написал по-арабски под английским текстом: «Для того, чтобы арабы добились своей независимости, как требовал мой меморандум от 4 января в Министерство иностранных дел правительства Великобритании, я даю свое согласие на вышеизложенные статьи. Но, если малейшие изменения будут внесены в этот меморандум, я не буду больше связан ни единым словом настоящего соглашения, которое становится ничтожным и недействительным, и за это я не собираюсь нести никакой ответственности».[474]

6 февраля, в три часа пополудни Фейсал в великолепном арабском костюме, и его переводчик Лоуренс в форме хаки, но с арабским «агалем» на голове (униформа армии шерифа) представились перед Уилсоном, Ллойд-Джорджем, Клемансо и Орландо, каждый из которых был в сопровождении своего министра иностранных дел.[475]

«От имени моего отца, который по просьбе Великобритании и Франции вел Арабское восстание против Турции, я пришел требовать, чтобы народы, говорящие по-арабски, в Азии, за линией, которая тянется от Александретты в Диарбекир и до Индийского океана, были признаны независимыми и суверенными под гарантию Лиги Наций[476]… Подтверждение государств, существующих в этом регионе, определение их границ, как и формирование ожидаемых новых государств и их границ, должны установиться между нами путем переговоров, после того, как желания их обитателей будут выяснены. Подробные предложения по этим вторичным пунктам будут сделаны моим правительством в соответствующее время и в соответствующем месте.

Уверенный, что союзные державы придают больше важности телам и душам людей, говорящих по-арабски, чем своим собственным материальным интересам, я основываю свою просьбу на принципах, провозглашенных президентом Вильсоном в Маунт-Верноне».[477]

Он настаивал на арабской воле к единству так же, как настаивал на их воле к независимости, апеллируя к тому, чью сторону приняли в войне арабы, и с вежливой твердостью отвергая соглашение Сайкса-Пико. Он принял временную помощь и интервенцию Англии в Месопотамию и Палестину, а Франции в Ливан, на условии, что принципы суверенитета и единства арабов будут сохранены.

«Наконец, я благодарю Великобританию и Францию за помощь, которую они оказали арабам в их борьбе за свободу, и намереваюсь от их имени просить вас об исполнении обещаний, которые были ими сделаны».

Он не упоминал ни о письмах Мак-Магона, ни даже о декларации Семи Сирийцам. Обращаясь к Ллойд-Джорджу и Клемансо, он обращался только к декларации от 7 ноября; не прошло еще и трех месяцев, забывать о ней было бы слишком рано. Он обращался к Вильсону, вспоминая Маунт-Вернон.