Демон абсолюта

Его речь произвела большое впечатление[478] (которое ничего не значило); но, не считая того, что никакие речи не могли изменить затронутых интересов, никто из тех, кто слушал его, не знал, в какой мере эмир представлял Сирию. Провозгласив от имени арабов единство их зарождающегося государства, Фейсал выразил фундаментальный принцип арабского движения, а именно, принцип тайных обществ — принцип людей, которые, будучи в армии или вне армии, встали на сторону союзников. Но комитету было неизвестно о тайных обществах. Если бы он о них и знал, то видел бы в них лишь наиболее решительную часть сирийских энергичных людей, но не отражение самой Сирии: конференция планировала присоединиться к пожеланиям большинства арабов; не было очевидным, что их пожелания в Сирии совпадали с пожеланиями «Фетах». Фейсал был представителем не столько народа, сколько победившего заговора; к тому же он был таковым для очень малого числа людей в Европе — и, конечно, не был ни для одного из своих слушателей, из которых никто не знал даже названий тайных обществ. В их глазах он был представителем Хиджаза, претендующим от имени Хиджаза на единство и независимость арабов. Это единство и эта независимость, если бы их признали, послужили бы Хиджазу и его властям. Как отдать управление арабским государством наименее цивилизованному народу из тех, что составляли его, как позволить бедуинам управлять Дамаском и Багдадом? Вымысел, с помощью которого Лоуренс добился присутствия Фейсала за тем столом, где, то с гневом, то с небрежностью, разыгрывались судьбы народов, обернулся против эмира. Если он не представлял Хиджаз, то он не представлял ничего. Конференция собиралась принять делегацию центрального сирийского комитета…[479] А в его кабинете многими неделями собирались телеграммы с бесчисленными подписями, из которых одни давали Фейсалу полномочия, другие их отрицали… Конференция собиралась принять ливанскую делегацию…

Дискуссия, которая последовала за представлением, ничего не принесла (один спрашивал, сколько арабских воинов поддерживало союзников[480], другой — был ли планируемый мандат унитарным или коллективным), когда Фейсал предложил, чтобы комиссия по расследованию, назначенная конференцией, посетила Сирию и Палестину и довела бы до его собеседников желания населения Леванта. Президент Вильсон подчеркнул это предложение и заявил, что его поддерживает.

И комитет изменил свое решение.[481]

Глава XXVII [482] .

Едва стала известна речь Фейсала[483], его противники набросились на «хиджазский империализм».

Еще с большей яростью, потому что очевидна была неспособность Хиджаза управлять новой омейядской империей; и с тем большей оправданностью, что чиновники Дамаска были назначены Фейсалом от имени его отца. Почти все были, тем не менее, офицерами, знатными людьми из Дамаска или Багдада; ни один не был бедуином. Но эмир, в плену условностей, которые давали ему право голоса, не мог это подчеркнуть. Его сотрудники отвечали по его приказу французской газете «Тан»[484], что Хиджаз «не собирается вмешиваться в дела ни одного арабского государства» — в то время как он добивался, требовал создания этих государств — и «что у него нет никаких обязательств ни перед какой властью», а это делало ситуацию еще более двусмысленной. «Тан» замечала, что Хуссейн и Фейсал жили на английские субвенции, предполагала, что англо-индийская администрация была готова сменить хиджазскую. Центральный сирийский комитет, который координировал деятельность франкофильских комитетов и тоже требовал сирийского единства, прибыл на конференцию, чтобы спросить: «неужели Сирия была спасена от власти Порты лишь затем, чтобы заменить ее властью Хиджаза?» Англичане иронически заметили, что президент этого комитета, поэт Шекри Ганем, жил вдали от Сирии уже двадцать лет; на что им ответили, что аргументы ссыльных не обязательно лживы, и что комитет не ограничивается его президентом…