Демон-любовник

Несмотря на то, что я зверски не высыпалась, я по-прежнему старалась регулярно бегать по утрам, только теперь уже по лесу. Добежав до хорошо знакомых мне непролазных зарослей жимолости, я останавливалась, и какое-то время слушала, как переплетающиеся ветки с сухим шорохом трутся друг о друга. Я прислушивалась, не бьется ли запутавшаяся в зарослях птица, но вокруг было тихо и грустно. Я вспоминала висевший в Бриггс-Холле триптих, всех этих фей и демонов, навсегда покидающих этот мир, пробирающихся в другой как раз через такие заросли, и чувствовала, как у меня щемит сердце. Каково это — навсегда оставить родной дом, знать, что обречен вечно брести, пробираясь сквозь ажурный лабиринт спутанных ветвей, стены которого с каждым годом становятся все уже, готовый в любой момент сомкнуться над тобой? На обратном пути домой меня преследовали воспоминания об изгнанниках — мне начинало казаться, что я тоже одна из них. Я понимала, что это глупо: в конце концов, необходимость жить в трех часах езды от Нью-Йорка трудно назвать изгнанием, а бегство призрачного любовника — серьезной утратой, — и тем не менее теперь возвращалась с утренней пробежки уже не в том состоянии радостного возбуждения, как раньше.

Хотя долгие пробежки по лесу и резко наступившая осень вроде должны были бы пробудить во мне волчий аппетит, я заметила, что в начале октября почему-то стала заметно меньше есть. Примерно в то же самое время Феникс перестала готовить.

— Ты не сердишься? — спросила она, сунув мне два флайера — из пиццерии и из китайского ресторанчика, где торговали навынос. — Мне сейчас приходится проверять кучу сочинений. Мои студенты просто в ударе, особенно Мара.

— Она, случайно, не описывает события…

Я прикусила язык, сообразив, что до сих пор не знаю, откуда она родом. Феникс вроде упоминала, что она приехала из Боснии, но я своими ушами слышала, как студенты говорили, что Мара то ли из Сербии, то ли из Черногории.

— Ну, что-то вроде того, — догадавшись, что я имею в виду, кивнула Феникс. — Это что-то вроде притчи, в которой иносказательно описываются реальные события… вероятно, ее собственной жизни, о которых ей мучительно вспоминать. Я всячески поощряю ее не бросать работу, надеясь, что со временем она найдет в себе силы это сделать — собственно говоря, как и всех остальных, — но, знаешь, эта ее притча такая… просто мороз по коже… Остается только гадать, какой ужас за всем этим стоит.

— Неужели? Может, следует дать ее почитать какому-нибудь… специалисту?

Мне вдруг вспомнился случай, когда в Университете Виргинии один из студентов открыл стрельбу. Потом выяснилось, что незадолго до этого он написал сочинение, которое помогло бы предотвратить побоище — если бы прочитавший его преподаватель додумался показать его психологу. Но мои слова почему-то повергли Феникс в ужас.

— О нет! Она наверняка перестанет мне доверять! Я поклялась, что не покажу его никому, пока мы не поработаем над ним вместе. Мы с ней встречаемся каждый день, и она показывает мне наброски. — Феникс выудила из сумки двухдюймовой толщины пурпурную папку (для каждого студента у нее была папка разного цвета). — И потом, я уверена, что держу ситуацию под контролем.

Оставалось только гадать, действительно ли это так. Меня, признаться, беспокоило, как такая маниакальная сосредоточенность на работе одного студента скажется на ее собственной неустойчивой психике. Человеку с прошлым Феникс (в свое время я читала ее мемуары), наверное, очень нелегко читать подобные сочинения… и, тем не менее, она их читала.

На следующее утро, отправившись на пробежку, я обнаружила ее спящей в библиотеке на кушетке. Рядом валялась знакомая мне папка, страницы были рассыпаны на полу, многочисленные пометки красным фломастером напоминали брызги крови. Когда же мы с ней столкнулись у дверей Фрейзер-Холла, Феникс крепко прижимала к себе злосчастную папку.

Как-то раз, задержавшись в холле, я пробежала мимо двери в аудиторию Феникс через пятнадцать минут после звонка. Машинально заглянув туда, я обнаружила, что ее нет, а студенты либо погрузились в чтение, либо играют в какие-то игры на своих сотовых. Перехватив взгляд Ники Баллард, я кивком вызвала ее в коридор.

— Что происходит? — поинтересовалась я. — Феникс здесь?

— Если можно так сказать, — фыркнула Ники.

Я обратила внимание на ее потрескавшиеся до крови губы.

По-моему, она еще больше похудела. Меня охватило острое чувство вины — я вспомнила, как дала себе слово приглядеть за Ники, но, погрузившись в собственные проблемы, напрочь забыла об этом. Выглядела Ники ужасно.

— Феникс заперлась у себя в кабинете вместе с Марой, обсуждают ее сочинение. — Ники неопределенно пошевелила в воздухе пальцами. Я обратила внимание, что ногти обкусаны до мяса. — Потом обещала и нас позвать, но пока работает с Марой, она туда никого не пустит.

— Угу… как-то не очень здорово. Не знаешь, никто еще не жаловался декану?

Ники пожала плечами: