Демон Максвелла

– Какое это имеет значение? Послушай… Хочешь знать, что я думаю об этом предложении? О созданном мире в целом? Можно ли было как-то лучше прописать вот этот намек на будущие события? Или вот, – он нашел страницу и постучал по ней пальцем, – хорошо ли работает раскрытие интриги в этом моменте? Откуда мне знать?

– Господи, – сказал я. – Это роман, а не двигатель.

– А что, если не двигатель?

Меня переклинило. Я собирался возразить, потребовать объяснить, что он вообще имел в виду, но не сделал этого. Заявление было настолько неожиданным, что я потерял дар речи.

Мы смотрели друг на друга.

Блэк в последний раз пролистнул страницы «Qwerty-автомата», затем опустил его на стол между нами.

– Вот что я думаю, – тихо сказал он, глядя на книгу.

Я отпил глоток кофе. Мы закрыли тему.

* * *

Студенты потихоньку заполняли стоящие кругом неподалеку от стадиона пластиковые стулья, потому что Блэк, по-видимому, не любил торчать в аудитории. Все кутались в шарфы, натягивали перчатки и шапки.

Я копался в сумке, которая лежала на соседнем стуле, в поисках своего экземпляра «Qwerty-автомата», как вдруг рядом раздалось:

– Привет.

Я поднял голову. Голосом оказалась студентка из кафе; ее светлые волосы так ослепительно сияли на зимнем солнце, что я сощурился.

– Эм, привет.

– Не занято?

– Нет, нет – я переложил сумку себе на колени. – Прошу.

– Спасибо.

Она опустилась на сиденье, и мы наблюдали, как Эндрю Блэк обходит дальнюю часть круга, раздавая скрепленные листы формата А4.

– Мистер Мондеграсс, – сказала она, не сводя глаз с Эндрю.

– Ага.

– Как попили кофе?

Я вскинул брови.

Она засмеялась.

– Зато на лекцию бесплатно попал. Повезло.

Она улыбнулась. Я улыбнулся в ответ. Неловкая тишина не заканчивалась.

«Скажи что-нибудь, Куинн».

– Между необходимостью платить и возможностью получать плату – огромная разница, – сказал я.

«Вот это ты выдал, конечно», – пронеслась мысль.

– Согласна.

– Это…

– Из «Моби Дика», я знаю.

Я кивнул:

– Неплохая книга.

«Неплохая книга»?

Все это время я рылся в сумке в поисках книги, и, наконец, нашел ее. Когда я поднял глаза, Блэк внезапно оказался рядом, вручил нам несколько скрепленных страниц, а потом пошел дальше. Девушка несколько секунд наблюдала, как он движется по кругу, затем протянула мне руку.

– Имоджен.

– То…

– Томас Куинн, – кивнула она. – Я знаю вас. Вы – первоклассный молодой писатель, блестящий новеллист-дебютант и сын легендарного доктора Стэнли.

Хотел бы я увидеть свое выражение.

– Я экстрасенс, – усмехнулась она, а потом указала пальцем на мои колени. – А еще все это написано на обложке вашей книги.

Началась лекция. Одна из студенток зачитывала свою историю, в то время как группа отслеживала текст по выданным распечаткам. Мне было очень жаль девушку. Судя по всему, писала она по опыту, но явно исходящие от нее печаль и одиночество совершенно не отражались текстом; он вышел поверхностным, пустым и мертвым.

Как только чтение закончилось, началось неловкое обсуждение. Вклад Блэка сводился к нескольким «ясно», парочке «судя по всему, да» и особенно жестокому: «Ну, если вы так считаете…». Студентка сломалась под тяжестью последнего комментария и громким неровным голосом выпалила, что понимает: история неидеальна, но у нее «не вышло убедительно выразить чувства и облечь их в слова».

Блэк, на удивление, не сгрубил и не проигнорировал это заявление. Вместо этого он ненадолго задумался, а потом сказал:

– Слова, как и атомы, по большей части пусты.

Атомы, для справки, на девяносто девять целых девять биллионов девять миллионов девятьсот девяносто девять тысяч девятьсот девяносто девять процента состоят из пустого пространства, материального в них – только крошечные ядра и вращающиеся вокруг электроны. Далее Эндрю Блэк объяснил группе, что, по аналогии, большинство букв сами по себе несут бесконечно мало значения, но при объединении – когда электроны-согласные притягиваются к протонным гласным в ядре, иногда даже изменяя свое звучание, – они создают материю, слова.

– Слово – это атом разума, – подытожил он.

«Надо это записать», – подумал я.

Однако Блэк не ограничился атомами. Распалившись, он перешел к уровню молекулярных предложений, затем дальше и дальше, все выше и выше, к абзацам, страницам, главам, вплоть до большой орбитальной кривой сюжета и линиям персонажей, вращающихся вокруг центральной темы, а затем, наконец, нарисовал нам идеально изолированную систему – вселенную в переплете. Печатную книгу.

Вся речь заняла около пяти минут, и когда он закончил, я улыбался до ушей. Честно говоря, я был так восхищен, пришел в такой восторг от его безумной дотошности, что на мгновение забыл про книги-двигатели, названых сыновей и грядущей расплате, которой так страшился. Я не испытывал ничего, кроме восхищения, и думал: каким же надо обладать умом, чтобы сформулировать такую стройную теорию? Но потом увидел, как Эндрю Блэк поправил складки на брюках, дабы те шли идеально ровно, и осознал, что этот человек никогда в жизни никаких теорий не формулировал.