Демон Максвелла

Я останавливаюсь, заслышав какой-то отдаленный звук. Ах, это всего лишь товарный поезд на станции. Везет бревна с Пузырящегося ручья. Если у них не поменялось расписание, то это значит, что скоро полночь. Великая Пятница перетекает в то, что тело назвало бы Дурной Субботой. Совсем не похоже на пасхальные дни. Слишком тепло. Впервые с той весны, когда я вышла замуж за Эмери, Пасха приходится на конец апреля, так что Великая Пятница совпадает с моим днем рождения. Та весна в Орегоне. Она тоже была теплой и очень странной. Может, еще похолодает и пройдут обычные ливни. Но сегодня по дороге из Юджина я видела, как фермеры уже поливают поля. А ночной воздух странно сух.

Я сжимаю губы и спокойно напоминаю себе: «Нет в этом ничего странного, старая дура. Это твоя с Эмери старая хижина». Но другой голос продолжает надрываться: «Так почему же тогда все так чертовски странно?» Возможно потому, что впервые за много лет я ночую за пределами дома престарелых в Тауэрсе. Нет, вряд ли это так просто объясняется. Прошлое Рождество и Новый год я проводила у Лены, и все было как всегда. К тому же это странное чувство охватило меня еще до того, как я вышла из своей квартиры. Еще когда утром мне позвонил внук, я сказала ему, что никуда не хочу ехать. «Детка, — сказала я, — сегодня вечером преподобный доктор Пол будет проводить Вдохновляющую службу в вестибюле, и я не хочу ее пропустить». Но он только застонал в ответ, зная, что службы этого доктора вдохновляют не больше, чем глиняная изгородь.

— А ты взгляни на это с медицинской точки зрения. Его службы действуют на меня гораздо эффективнее, чем снотворное, — пытаюсь я пошутить.

Вот тут-то меня и охватывает это чувство. Внук, однако, не уступает. Копия своего деда, когда тот вбивал себе в голову, что знает, как кому будет лучше. Я переношу телефон к телевизору и приглушаю звук, продолжая приводить один довод за другим, пока он со вздохом не заявляет, что, видимо, ему придется открыть мне тайну.

— На самом деле, бабушка, мы подготовили для тебя настоящий праздник, сюрприз, и я бы тебе никогда не сказал об этом, если бы ты не была такой упрямой старой козой.

— Милый, — говорю я, — я вам страшно благодарна, но когда тебе за восемьдесят, начинаешь относиться к любым праздникам как к очередной болячке. — Он отвечает, что я уже год не была у них, черт бы меня побрал, и он хочет, чтобы я взглянула, как они все устроили. Хочет, чтобы его похвалили, — думаю я, — еще одна черта, унаследованная от деда. Я говорю, что не имею ни малейшего намерения усугублять боли в спине поездкой на эту старую соляную шахту (хотя врач говорит, что дело вовсе не в спине, а в желчном пузыре, который начинает болеть от долгого сидения, особенно в машине).

— Я нахожусь в совершенно жалком состоянии.

— Чушь собачья, — отвечает он. — Кроме того, дети испекли фантастический именинный пирог на день рождения своей прабабушки. Ты разобьешь им сердце.

Я предлагаю ему привезти детей вместе с их сердцами сюда, и тогда мы вместе выпьем минеральной воды и полюбуемся из окна на прохожих.

— Ara, — отвечает он. Он терпеть не может Тауэрс. Он считает наше прекрасное двадцатиэтажное ультрасовременное здание пластиковой гробницей с кондиционерами, где хранятся трупы в ожидании места на кладбище. Не стану спорить — возможно, так оно и есть, но мне хватает пенсии и дивидендов, чтобы жить здесь так, как хочу я. Самостоятельно.

— Я тебе очень благодарна за приглашение, мой сладкий, но мне бы не хотелось расстраивать достопочтенного Пола. Особенно учитывая то, что до него я могу быстро добраться на лифте, а к тебе надо долго ехать на машине. Так что привозите свой пирог сюда. Здешним старым швабрам не повредит взглянуть на детишек.

Но он заявляет, что пирог слишком велик и не подлежит перевозке.

— Слишком велик? — переспрашиваю я. И он поясняет, что они намереваются праздновать весь день — с музыкой и уже приглашенными гостями.

— Будет что-то вроде Религиозной ярмарки, — говорит он. — К тому же, — добавляет он, привыкнув вертеть мной как ему заблагорассудится, — приедут «Поющие Брассы».

Внуки всегда еще хуже детей, а первый внук в сотни раз хуже следующих.

— И хватит валять дурака, ба! — Скрепя сердце он сообщает, что уже три часа тому назад встретил Брассов на автобусной остановке с фраками и прочей амуницией, и они обещали спеть по моей просьбе любую песню, хотя обычно никому ничего не посвящают.

— И готов биться об заклад, ты не догадаешься, какую, — говорит он с еще более экстравагантными интонациями, чем обычно. Я не отвечаю. — Они споют «Если бы ты была рядом», которую ты так любила.

— Ты помнишь это? — спрашиваю я. — С тех пор прошло уже двадцать лет.

— Скорее тридцать, — отвечает он. К тому же, говорит он, у них есть специальный автобус с кроватью, и они заедут за мной ровно в четыре. — Хватит вешать мне лапшу на уши. Сегодня у тебя праздник!

И тогда до меня начинает доходить. Его слушает кто-то еще, и он так усердствует не только для своей старенькой бабушки. Это не Бетси и не Бадди. Это кто-то другой.