Демон на Явони

— Смотри-ка, вокруг все цветет, а к дому даже трава не подходит, как будто это отравленная земля. «Хотя на могилках обычно чего только не растет…» — Еще он заметил, что стоило только посмотреть на дом, как в голове что-то начинало гудеть:

— Хочешь туда зайти?

— Только после вас…

— А я что-то не горю желанием…, так что без меня…

— Тогда к следующему…

«Следующий» неожиданно оказался землянкой, хотя, следуя по деревни ее явно не было заметно:

— Что-то я ее не заметил, когда шли в конец деревни… Может быть погреб… — Говоря это, Роман совершенно равнодушно смотрел на строение, не привлекавшее его внимания. Олег тоже не очень хотел разбираться и согласился:

— Похоже — скорее всего погреб… — Почему-то эта констатация, вдруг, возбудила любопытство Смысловского:

— Вот и заглянем!

— Да что там может быть?!

— Вот и посмотрим!

— Дверь так же не была закрыта, внутри оказалось не так темно, как ожидалось. Посреди был протоптанный в земле проход, по краям из толстых досок полки держали на своих поверхностях большие стеклянные банки, с чем-то похожим на мясо в жиру:

— Похоже на свойскую[11] тушенку… Что за мясо, интересно… — Роман потянулся к самой ближней, Олег сморщился, не предвидя ничего хорошего не может быть, предполагая, что консервам не один десяток лет:

— И нужно тебе это — сто лет стоят!

— Не-а…, совершенно свежий продукт… — Открыв, взятую в руки емкость, он втянул носом:

— Будто вчера… — Что-то увидев, сунул руку в банку и вынул конечную фалангу человеческого пальца. На его лице не отразилось ни возмущения, ни испуга, ни отвращения, напротив улыбка, что-то ликующее было во всем его виде. Молча глядя на частичку человеческого тела, он судорожно о чем-то думал, пока не обратил на себя внимание, не видевшего находку проводника:

— Это взрослый или детский?

— Что?

— Ну…, это от ребенка или от взрослого… — Только сейчас увидев, что держал в руке Смысловский, Олег, подался к выходу, причем не столько испугавшись предмета, сколько вида самого гробовщика.

— Ты, что охренел, что ли?! Господи, помилуй! Это же палец, а ты как конфетке радуешься! Где ты его взял?

— Люди добрые оставили…

— «Люди добрые?»… Тебе что это возбуждает?… — Перекрестившись, он ударил ногой по полке, банки повались, разбиваясь друг о друга, но остальные не тронул, понимая, что это может помешать полиции расследовать дело.

Разбиваясь, они обнаруживали свое содержимое. Еще несколько вкраплений человеческого тела открылись его взгляду, причем явно консервы, действительно, были недавнего приготовления.

— Да что же это! Сплю я что ли? Че ты лыбишься, дьявол?! Креста на тебе нет, что ли?

— Ты забыл, я не верующий, да и не крещеный…

— Свят, Свят, Свят! Господи помилуй!.. Пошли от сюда! Пусть полиция разбирается…

— Сначала дело доделаем…

— Какое дело? Ты что ослеп? Здесь человека, мало того, что убили, так еще и разделали, как барана и засолили! Господи, помилуй!

— Нам назад ехать два часа, скоро свечереет, поедут полицейские сюда только с утра к светлу. У нас есть ночь, и мы совсем рядом от того места, куда ехали. Демянский бор и ушедшая под землю церковь… — ты обещал…

— Обещал, да вот… Хренов язычник! Что б тебя!

— Ставка удваивается!

— Да хоть утраивается! В тебе человеческое есть, что-нибудь?! И не смотри на меня так, будто кусок ада заглотил, я даже дыму изо рта не удивлюсь… — Больше не произнося ни слова, Олег выскочил из погреба и направился к машине, за ним устремился Роман, бормоча под нос: «Хорошо бы детский!».

Подойдя к «Газели», ее хозяин достал мешок, содержащий Распятие и ракетницу. Первое заткнул за ремень, стягивающий разгрузочный жилет, зарядил ракетницу и, не думая, выстрели в воздух.

— Что ты сделал?

— Помощь вызвал! Теперь садись, доедем до исчезнувшего храма, а там, как пойдет… — Только он повернулся спиной, Смысловский набросился на него сзади, запрыгнув, как на лошадь с визгом и какими-то не понятными ругательствами. Без особых усилий стряхнув наездника, даже не поняв всерьез это было сделано или нет, подвергшийся нападению, прижал ногой горло упавшего, схватил за нижнюю губу, чем совершено обездвижил, и глядя в черные, ставшие совершенно не проницаемее глаза, прокричал:

— Тварь! Завалю, нечисть! Че…, в себя поверил…, думаешь твои «бабки» условия могут диктовать?! Таких, как ты, гадье, здесь сотни сгинули! Че ты о себе возомнил? Ну говори че ты сюда приперся?!

— Мама, мама… — я же говорил, только ради нее… Я испугался, что не смогу сделать то, что мама просит, а она умирает… — Немного успокоившись потому, что желание матери и для него было бы не обсуждаемым для исполнения, каким бы странным не показалось, он отпустил лежащего, присел рядом на корточки:

— Зачем твоей мамаше это дерьмо нужно?!

— Я не могу у нее спросить…

— Что это значит?

— Я…, я ее боюсь…

— Тааак…, новый поворот…

— Я с детства не перечу и все делаю, как она велит…

— Ну положим, это правильно — родителей слушать. …А чего бояться то?… — Испуг, блеснувший в глазах лукавящего гробовщика, заставил несколько смутиться мужчину:

— Че бояться, спрашиваю?…