Демон на Явони

По его предположению, скорее всего, первыми должны будут появиться «отшельники» — эти умели очень быстро передвигаться, были легки на подъем и вообще не понимали, как можно не прийти на помощь к человеку, которому она требуется. Олег и сам часто подлетал в место взмывания ракеты, и ни разу еще не было, что бы давший сигнал не получил помощь.

«Час — полтора еще есть, а значит, Смысловский успеет понять то ли это место, которое он, по его словам, ищет по завету своей мамаши. Если нет, то можно будет пройти и с «отшельником» в Демянский бор. Скорее всего, подтянутся либо Никодим, либо Прохор, а эти большие любители похохмить в таких местах. В иной раз из них и слова не вытянешь и ни одного лишнего движения не увидишь, а там их распирало» — рассуждать ему надоело, дело он сделал, а потому решил пойти посмотреть, как там гробовщик…

Роман, как только ушел его дотошный проводник, начавший порядком его бесить, хотел было направиться к котловану провала церкви. Место — это его пугало, но никак человека, а как существо, потерявшее душу, ставшего противником Богу, а теперь служившего своему сюзерену, перейдя на сторону зла, видя в этом и честь, и правду. Чем ближе он подходил, тем больше им овладевало сомнение в необходимости делать следующий шаг.

Молитв он не знал, поэтому не пел, а значит и певчих не слышал. Неожиданно для себя он начал вспоминать момент за моментом, начиная с самого раннего детства. Эти кадры все надрывнее и навязчивее терзали изнутри какую-то его часть, но он ничего не чувствовал, будто кто-то пытался разбудить трупп, бесполезно его толкая. Совесть этого человека совершенно отсутствовала, то есть, как еще говорят — была потеряна, мы добавим: была потеряна связь с ней. Но с каждым шагом, что-то происходило, естество его переворачивалось, цепляясь за привычные навыки зла, которые оказывались совершенно бессильны.

Вот так он отдаленно и вдруг почувствовал, что именно так будет действовать его душа, лишившаяся плоти — она будет искать привычное, но от света бежать, от чистоты отталкиваясь. Тут же неожиданно он начал вспоминать хорошие качества матери, свои добры порывы, чью-то помощь, что смущало и даже злило. Он не хотел принимать этого, но был вынужден. Его демон, отделенный вместе с плотью, молчал, хотя и казалось, что кто-то держит его, не позволяя дальше делать ни шагу.

Страх овладел им, он понял, что именно сейчас решает свою участь, и что, сделав все еще один шаг, увидит и услышит не песнь херувимскую, а вопли ада. Ему мерещились то гноища с пепелищем, то устланное совершенно белым, переливающимся янтарным блеском, песком дно, он не увидел ни храма и обрадовался этого и поймал себя на мысли, что жаждет видеть демона, о котором всегда говорить «мать», осознал нечаянно воочию, что будет, когда он предстанет пред Богом на Страшном Суде: «Я не смогу приблизиться к Нему, мне будет удобнее вдали от Него, я сам выберу себе свою участь, вот как сейчас… Моя нечистота не пустит меня даже приблизиться, и я сам отдалюсь, выбрав ад. Я даже думать об этом не смогу. Нет, я не хочу делать следующий шаг, знаю, что нужно, но не могу себя пересилить. Если я его сделаю, то потеряю тот смысл, что руководит мною сейчас. Мне нужно отказаться о моего сюзерена, чтобы попробовать вернуть душу, тогда придется покаяться, но тогда я ослушаюсь «голоса», тогда я не смогу быть с мамой, тогда…, тогда я не получу того, чего страстно желаю. Нет! я хочу возвращение тех восхитительных ночей, того обладания ее телом — мне обещано это! Что я видел хорошего от добра, да и есть ли оно?! Я люблю разврат! Я люблю, все, что во тьме лежит — в этом наслаждение, а что даст мне Бог со своим милосердием и любовью?! Он не вернет мне мать прежней, Он не допустить такого страстного порока, а зачем мне другое? Я не знаю другого, я люблю свой эгоизм, мне дорога моя гордыня и хочу только то, что хочу я! Где моя плоть, я узрел, что мне нужно. Пусть это неправда, но я сделал все, что мог!».

Но вперед нужно было идти — эта потребность исходила, от куда-то из давно забытого, из тех чувств, что когда-то мелькали в его детстве. Доброе было в его жизни, очень давно и ничем не отметилось, многократно затмилось жаждой исполнений желаний, тягой к наслаждениям низменным, животным, далеко уже неестественным.

Он остановился, поднялся на носочки, не в состоянии двинуться вперед и на чуть. Взгляд его уперся в тоненькую серповидную полосочку толи песка, толи бликующую от попадавшего на неё света, трясину, начавшую странно вздуваться. Его затошнило, комок из самого низа живота пропихивался по внутренностям, пока не застрял посреди шеи, перекрыв дыхание. Смысловский задыхался, начал синеть, судороги, начиная с паха, охватывали постепенно все тело, но он смотрел, надеясь, увидеть то, что надувает эту консистенцию, прорвется и освободит его.