Демон на Явони

Бор окаймлялся густо растущими высокими деревьями, входить в него оказалось возможным только по руслу реки, будто специально помелевшей и расширившийся в этом месте. Как только люди вошли в воду, вода, обтекавшая их сапоги, словно смывая с них грязь, показала следы смываемого. Самым густым и грязным оказался шлейф от Смысловского, самым чистым и светлым от «Михея». Посмотрев на них, Никодим, покачал головой и произнес себе под нос:

— Господь знает каждого… — Течение уносило следы душ людей и собаки, а впереди их ждала приближающаяся маленькая радуга, перекинутая от берега к берегу, напоминающая металл детектор, подобный, стоящим в аэропортах, в виде металлической рамки. Вода, протекая под семицветьем, отчищалась от смытого с людей и скрывалась за поворотом. Как сквозь ворота, вошли они на берег и здесь же развели костер, поскольку именно так было принято, по словам Никодима:

— Тут нельзя двигаться быстро — к нам должны привыкнуть. Это другой мир. Чем больше мы смиримся и меньше будем суетиться, ем больше нам раскроют и глубже позволят взглянуть внутрь себя. Конечно, многое зависит и от намерений, между прочем, далеко не все доходят до конца, некоторых, увиденное в себе настолько пугает, что они, боясь продолжения, предпочитают не узнавать все, что совершенно напрасно, ибо, если смотреть, то все, тогда только картина будет полной, как и то, что можно и нужно в себе исправить… — Речь его изменилась, стала вполне цивилизованной и современной, что не ускользнуло от попутчиков. Олег, как-то смутился, почувствовав такую перемену, а осознавая неординарность места, не смог освободиться от напряженности, пока не спросил:

— Дядь, а дядь… — Никодим, явно не желая отрываться, внимая чудность бора, только молча повернул голову, Олег продолжил:

— Ты, как-то напрягся, ты городской, что ли — говоришь, как-то?…

— Хм… Я, Олежек, княжеских кровей…, пажеский корпус окончил, многих интересных особ знал, Его Величество Императора Николая Александровича не раз видел, с Великими князьями знался… — давно это было…

— Да че-то совсем давненько! Ты что, правда, уже столько живешь?!

— А ты во мне хоть раз до этого кривду видел.

— Прости меня, просто…

— А и молчать лучше…

— И как же ты сюда то…

— Да вот повоевал на фронтах…, а потом после смерти Олега — сына Великого князя Константина Константиновича[12] — с которым мы дружны были…, в строю наши кони бок о бок стояли…, я дал клятву молиться за душу его. Вот так в монастырь Господь меня и привел…

— Так ты княжич, что ли?

— Именно… Застрели бы меня вместе с остальными послушниками и монахами в скиту, да игумен, прозорливо решил не мешкая, отправить нас на пожизненное послушание, к которому меня и Прошу готовил… Вот этот бор — и стал местом, где мы первую ночь провели… Как наяву все, что в скиту случится по утру с Прохором и видели, и как братия погибла, и как монастырь разорили, и гонения на церковь. Я проснулся еще засветло, голова легкая, чистая, а вокруг, будто Ангелы поют. Пролежав еще с полчаса, наслушался шорохов, звуков, чьего-то присутствия: то крылом кто-то взмахнет, то клювом о дерево постучит, то протопчет буквально над головой, то песню споет на древнем языке, а чудились и лязг оружия в битве, топот копыт, то под землей чьи-то стоны, то стрельба, и крики в ужасе гибели, то просьбы о молитвенной помощи, но только спокойно на душе было, пока не понял, что монашков то точно убивать будут. Вот тут я подскочил, рассказал другу Проше, что видел — он оказывается тоже самое. Не думая, рванули обратно, но успели только к остывшим уже телам, да и вовремя, наверное, приди раньше и нас бы сгубили. А так с крестьянами набожными вместе погребли святых мучеников, Царствия им Небесное, отслужили, что положено и разошлись на исполнение послушание. По сей день и служим.

Мы с ним, с Прошей то и годами могли не видеться…, а встречались…, сколько зла вокруг, да Господь хранил… Мы проходить то места будем, когда, я о них расскажу, что бы жутко не было — тут многое было. Кости слоями человеческие лежат, а иные на поверхности настолько белые, что аж слепят. Тут никогда и не хоронили, и нам запрет игумен на это поставил, не знаю почему. По нашему-то православному в землицу упокоевать нужно. Сказал: «Некуда вам зарывать будет, только костей накопаете — весь бор на них, а вот праздного интереса ради люд туда не пускайте!».

— И это и есть твое послушание?