Демон спускается с гор

Айсэт увидела мамины руки, протянувшиеся к ней с высоты, выгнулась, пальцы заскребли по скале. Она не хотела падать, вовсе не хотела сорваться вниз и дать повод для новых шепотков, пусть они уже и не потревожат ее.

– Мама! – вскрикнула она.

Краем глаза Айсэт заметила птицу под облаками. Солнце вызолотило ее перья, обратило в луч света, рассекающий небо. Птица парила высоко, и сияние постепенно растворялось в синеве.

– Полетит и сгинет…

«Помоги», – взмолилась Айсэт. Руки ухватили ее за запястья, дернули вверх, протащили по острым камням и швырнули на уступ.

Одно мгновение показалось Айсэт длиннее всей прожитой жизни.

– Я не сомневался. – Гумзаг оглядел дрожащую ученицу и уселся под дуб. – Неужели наши девушки не далеки от истины? Ты решила предложить себя?

Айсэт приняла жесткие ладони Гумзага за мамины руки. Она уперлась лбом в землю, бледно-зеленая трава щекотала полыхающие щеки. У израненных пальцев правой руки рос тоненький цветок – полупрозрачный мак, отчего-то забывший, что ему положено быть красным, розоватый и скромный.

– И до тебя слух дошел? – еле слышно спросила она.

– Они громко смеются, ты же не умеешь скрывать печаль.

Айсэт тронула лепестки мака. Цветок качнулся в ее сторону, он согласился с Гумзагом.

– После твоих забот я полагал, ты отправишься спать, дочка, – Гумзаг не задавал вопросов и не ждал ответов, он просто говорил.

По стеблю цветка полз муравей, Айсэт положила палец на его пути, муравей обогнул преграду, переполз на другую сторону стебля. Лежать в грязном платье, потной и лохматой, перед цветком и Гумзагом было лучше, чем спускаться в деревню и объяснять матери, отчего порван подол и изранены ноги.

– Стоило догадаться, что ты убежишь в лес. Встретить рассвет, набрать трав, прогуляться уже по лесу, не по теням.

– Но ведь и ты здесь, учитель. – Айсэт перевернулась на спину. – Не стал дожидаться молока и мяса.

– Я веду беседу с новым днем, – тут же ответил Гумзаг. Посох он прислонил к дубу, гладил ладонями траву. – Но, быть может, и ты пришла именно за этим?

И жрец, и Айсэт говорили намного тише, чем обычно. Трепетали ленты на ветвях дуба, раскидистая крона играла листвой. Шелеста они не слышали, пещера давно отобрала ее голос.

– В лесу я встретила Кочаса, – призналась Айсэт.

– Он бродит почти так же вольно, как и ты. Хотя все больше вслед за тобой, чем за собственной надобностью. Ты бежала от него? Не стоит тебе бояться, дочка, иногда слова – это просто слова, как бы много я ни учил тебя, что у каждого из них есть смысл.

– В этот раз в его словах был смысл.

– Неужели? Мне думалось, что ты убегаешь от него, а он ловит, а вы, оказывается, искали смысл. – Жрец ухмыльнулся в усы.

– Он напомнил мне о воде, учитель. – Айсэт снова слегка толкнула цветок, он закачался, соглашаясь с ее решением все рассказать Гумзагу.

– Вода – это хорошо. Вода связывает нас с жизнью и смертью, тебе ли не знать.

– О воде, что ушла, – продолжила Айсэт. Гумзаг напрягся.

– Ночь Свадеб скоро. – Он принялся поглаживать бороду. – Тебе полагается прихорашиваться, готовиться. А ты плутаешь меж деревьев да прыгаешь по горам. Да ныряешь в темные омуты. И все ищешь чего-то. Сдается мне, ты стала похожа на Кочаса. Как думаешь?

Гумзаг шутил. Значит, он нервничал.

Мак оказался у щеки Айсэт. Лепестки касались кожи, Айсэт разглядывала резную листву дуба, чуть выворачивала шею, чтобы поймать темное око пещеры, выжидающее и бесстрастное.

– Я собирала дурнишник для почтенного Олагая. Тетушка Гошан просила оставлять все необходимое у порога.

– Далеко же ты забралась от дурнишника и порогов, дочка, – произнес Гумзаг.

– Не дошла и полдороги до края, куда зовет сердце.

– И сорвалась с края. Сердце твое беспечно.

– Быть может, оно училось летать, дедушка.

Гумзаг замолчал. Айсэт называла его учителем, потому что звать его по имени вслух ей не позволяло воспитание, а величать себя жрецом он запретил, выбрав Айсэт в ученицы вопреки недовольству деревенских. При них Айсэт обращалась к нему как положено, но в такие застывшие минуты их одиночества допускала куда более приятное старому уху «дедушка». И Гумзаг радовался ее обращению, какую бы глупость Айсэт ни говорила или ни творила. Вот сейчас ей стоило бы встать и оттряхнуть платье. Но она лежала, затаив дыхание.

– Что же гложет тебя на самом деле? – Гумзаг прижался затылком к стволу дуба. – Неужто недуг Дымука впечатлил? Дети болеют, Айсэт. Порой это пустяк, в котором тревожные глаза матери видят прикосновение смерти, порой – настоящая болезнь. Мы гадаем по недугу, кладем на чаши весов вместе со своими знаниями и смотрим, какая перевесит. В селениях всегда есть гадатель, почтенный человек, знаешь ли. Смотрящие в звезды, смотрящие в баранью лопатку, смотрящие в фасоль. Для простого люда что звезды, что фасоль – и того и другого много, и рисунки их, рассыпанные щедрыми горстями, замысловаты. Почешешь голову, соединишь фасолины и что-то да скажешь. С лопаткой сложнее, но зато она тебе и остается в дар. Что ты разглядела в тенях? И главное, в чьих?