Демоническая интермедия. Первый экзорцист

– Кто по-твоему сделал это? Боги защищали её. Они бы не позволили никому другому… – его голос дрогнул. – Тронуть её. Боюсь, так они пытаются сказать нам что-то. Но что?

– Никто, даже я, не может знать все, Минор.

– Да, и нам остаётся только молиться, – с этими словами он покинул обеденный зал.

Ещё несколько минут Нимериус сидел в напряженном молчании. Рядом остывал ужин. Пальцы его левой руки подушечками часто-часто касались красочной благородной скатерти, будто играли на лютне или растушёвывали пигмент на камне. Глаза также встревоженно метались из стороны в сторону, будто старались найти знакомое лицо в толпе.

Потом он вдруг резко поднял голову и уставился на чашника в другом конце зала. По спине слуги пробежал холодок, заставляющий тотчас же выпрямиться и опустить плечи.

– Ты? Я не видел тебя прежде. Да, на твоём месте был Лиам. Подойди-ка.

Октавий общался учтиво со всей своей прислугой и с низшими слоями населения, но, конечно, без лишних почестей и благодарностей. Он не видел смысла кричать или избивать тех, кто выполнял всю грязную работу за него, как не видел смысла и чрезмерно хвалить их за это.

Молодой парень, на вид на пару лет старше Минора, но ниже ростом, быстро приблизился к господину. Это был Энтони, и он превосходно отыгрывал свою роль. Даже за столь короткий промежуток в два дня он успел узнать о Нимериусе и его сыне достаточно, чтобы сойти за «своего». Например, то, что совсем недавно они при сверхъестественных обстоятельствах потеряли Кассандру – верную жену Октавия и мать Минора. С другими рабами он общался только по делу и в случае внезапной потребности потренировать свои знания латыни и древнегреческого – в четвёртом веке в Римской Империи это были главные, официальные языки.

– Ещё вина, dominus5? – когда он наклонился к нему, высоко заделанный пучок забавно подался вперёд, а неубранные пряди легли на лоб.

– Пожалуй, откажусь, puer6, – Нимериус сделал сдержанный жест кистью. – Что случилось с тем, кто занимал твоё место прежде? Говори, если тебе это известно, – замолчав, он взял из глубокой тарелки с виноградом несколько спелых ягод.

Октавий Нимериус не только здесь, но и в Риме поддерживал дисциплину среди рабов не силой, а языком. Иногда речь бывает также остра и коварна, как и сабля разбойника в пустыне. Нимериус искренне верил, что бить розгами за проступок мог любой дурак, а вот объяснить и внушить необразованным рабам, почему же то или иное действие зовётся проступком, – не каждый. Но если слова не переубеждали сорванца, приходилось уподобляться большинству и брат в руки розги.

– Лиам устроил поджог одного христианского храма, dominus. Его казнили на месте, – ответ нисколько не удивил Нимериуса: он остался также не заинтересован и вдумчив, как и прежде.

– Это ты знаешь. Буду надеяться, что место чашника рядом со мной не сделает тебя богохульником.

– Вы что, dominus, – снисходительно заметил Энтони, однако уже и этой безобидной фразой позволил себе слишком много.

– Надо занять тебя делом. Так, слушай. Спустись к поварам и прикажи им немедленно испечь четыре солёные лепёшки и вместе с горячим медовым молоком подай их моему сыну. Если его не будет в своих покоях, поставь их подальше от балкона, окон и сквозняка. Я знаю, в новом месте он долго не может освоиться.

По подавленному взгляду ясных голубых глаз Энтони понял, что всё это время Нимериус думал только о Миноре. Он беспокоился за судьбу сына, мысли которого были тревожны и в какой-то степени даже неправильны, и всей душой хотел помочь. Но как Октавий мог направить сына на верный путь, если сам ещё не оправился после смерти жены?

– Что-то ещё, dominus?

– Да, проследи за тем, чтобы от этого всего шёл пар. Ну же, ступай.

Совсем скоро, как Нимериус и планировал, он посетил жрецов. И ради сына навестил также святилище Ювенты в храме Юпитера и Минервы. В своё совершеннолетие каждый юноша приносил жертву этой богиня, чтобы та впредь оберегала его и помогала, и Октавий захотел напомнить ей о своих обязанностях. Минор же почти никогда не молился богам за себя и своё здравие, беспокоясь только о близких.

Серебряная ночь и её тёплые порывы снимали тяготы прошедшего дня. Нимериус возвращался из храма в привычной задумчивости и спокойствии.

Виды, открывающиеся с вершины города, ещё полгода назад нахваливала Кассандра. Свежий, ещё не потонувший в грехах Византий нравился ей гораздо больше разросшегося грязного Рима, который уже сложно было назвать великими или святым. Переезд сюда она считала добрым знаком.

И вот теперь прах Кассандры, доброй и ласковой женщины, покоился в хладном кувшине вдали от любимых ею земель. Но ведь эти же земли и погубили её…