Демонология Сангомара. Хозяева Севера

Страшный суд продолжал являться в воспоминаниях, но сердце Уилла уже болело не так сильно, а душа, кажется, искренне желала вырваться на свет из черного самозаточения. Этот подлец Филипп упорно изгонялся из памяти. Его же дочь… Йева… Ах, Йева… Уильям умом понимал, что девушка, может, и хотела сказать правду, но, верная отцу, не смела. Однако простить ее не смог. В остром желании забыть все связанное с семейством Тастемара он поворачивал ход мыслей не в прошлое, а в будущее – на Офурт, хотя, надо заметить, порой проще повернуть реку вспять.

Они сидели по ночам с Мариэльд в кресле, и она поглаживала его руку, постоянно напоминая о просьбе называть ее матерью. Однако Уилл лишь виновато качал головой.

Впрочем, всегда преисполненный мягкости взгляд, готовность честно отвечать на любой вопрос стали тушить в нем подозрительность, как вода тушит костер. Графиня часто рассказывала о своей давней-предавней жизни. Прикрыв глаза, она предавалась воспоминаниям о детях и внуках, о родной деревне, о верованиях, а Уильям неожиданно для себя проявлялся в этих беседах. О близком для них Офурте они говорили много и подолгу. Как же отличались эти земли от тех, что были полторы тысячи лет назад! Неужели на месте Больших и Малых Вардцев могли находиться не горы, а ковыльные степи?

Маг Пацель тоже стал удостаивать его долгими беседами после исчезновения Горрона. Обо всем, что касалось обыденных дел, они разговаривали мало, так как создавалось впечатление, что магу обыденное уже опостылело. К тому же он вечно мерз… В любой момент он мог резко замолкнуть, нахохлившись под плащом или уткнувшись носом в книгу. Но едва речь заходила о науках, его янтарные глаза вспыхивали кострами! И Пацель пускался в затяжные рассуждения о каком-нибудь необычном яде или о вычисляемом движении небесных тел. Какие это небесные тела, удивлялся Уилл? Сам-то он считал, что звезды всего лишь неподвижные светлячки, прибитые к небу гвоздиками. Нет, терпеливо утверждал маг и пытался объяснить, отчего Уильяму становилось стыдно от собственной безграмотности, ведь он не понимал ровным счетом ничего, и потому интерес к познанию мира в нем все рос и рос.

Служанка Фийя теперь всегда спала с ним, даже если кроватей в комнате было несколько. Холодными ночами, пока за окном падал снег, она согревала поцелуями, ласковыми прикосновениями и своим мягким юным телом. Любви между ней и Уильямом не было и быть не могло, а вот доверие зародилось быстро. Да и как можно было не доверять этой рабыне, когда глаза ее говорили всю правду, глядели зеркалами, напоминающими неглубокое, но раскинувшееся вширь озерцо? И когда требовалось, они делались еще шире, как бы прося заглянуть в них получше, чтобы обнаружить ответ.

С рассветом, накинув на спину одеяло, Фийя прижималась к спине Уильяма своим мягким телом, прочесывала его черную шевелюру, ловко вплетая в волосы украшения с выбитым узором. Ее господин пытался противиться, утверждал, что только женщинам надобно ухаживать за собой, чтобы ублажать мужской взор, – и никак иначе… Да и зачем ему все эти украшения, если он поверх наденет шаперон? Служанка качала головой. Подняв пальчик, она с важным видом заявляла:

– Все знатные мужчины Ноэля ухаживать за собой, а вы теперь самый знатный. И я ухаживать за вами!

* * *

Дни все продолжали сливаться в один. От восхода до заката вокруг простирались седые унылые степи, где лишь ветряные мельницы у поселений рассекали своими лопастями хмурое небо.

Лилле Аданы все ехали, ехали и ехали.

А потом этот простор враз сменился густым ельником, мрачным, пугающим синеющей чернотой, которая разевала свою пасть, скалилась буреломами, сломанными деревьями и корягами.

Воспоминания нахлынули горной рычащей рекой, завертели. С дрожью Уильям вспоминал все произошедшее с ним. Укус Гиффарда. Дом бабушки Удды. Перепуганное личико Линайи. А потом погоня, позорный столб, побиение камнями и злобные выкрики односельчан…

Растеряв все свое хладнокровие, он сделался мрачным, отчужденным. Разве односельчане были не правы? Он что, не убивал невинных? Не вкушал их крови? Он уже переступил эту тонкую черту, отделяющую его от человека, и черта вдруг мигом распахнулась в непреодолимую огромную пропасть. Теперь он в тревоге глядел через плечо, понимая: пути назад, через пропасть, нет… Но Мариэльд, точно читая мысли, всегда в тот момент, когда воспоминания особо остро терзали его душу, приходила ему на помощь своими разговорами. И он был благодарен ей за понимание и заботу. Порой даже казалось: а не могли ли они быть связаны узами родства? Он пытался узнать у старой графини об этом – вдруг кто-нибудь из ее офуртской семьи выжил, – но в ответ получал лишь таинственную мягкую улыбку.