Демонтаж

С некоторых пор она предпочитала церкви кабинет психотерапевта. Образованная женщина еврейского происхождения и современных взглядов принимала пациентов в съемной квартире в Ньюарке. Она стремительно заняла в душе Нины пустующее место интеллектуального авторитета. Именно к ней Нина обратилась с волновавшими ее вопросами о неустроенности своей личной жизни, и именно эта женщина предположила, что не по вине Нины, а по его вине Нина столько лет не может построить новые отношения; что одиночество, с которым Нина почти смирилась, это продолжение его власти над ней. Позже Нина призналась психотерапевту и о случае в деревне, впервые осознанно проговорив произошедшее и ощущая, какую свободу дает каждое произнесенное слово. Признавшись в этом, она уже самостоятельно пришла к выводу, что гарнизонный юноша, воспользовавшийся ее уступчивостью, и общественные устои, ставившие женский стыд во главу угла, причина того, что она, Нина, так долго пребывала в плену чувства вины. «Но на чувстве вины, – подхватила психотерапевт, – невозможно построить здоровые человеческие отношения: ни дружеские, ни любовные, ни семейные. Это всегда будут отношения, в которых кто-то властвует и унижает другого. Вы должны состоять с мужчинами в равных отношениях, чтобы и вы ощущали себя свободной, душевно здоровой, и мужчина, зависящий от вас – а любой мужчина всегда был и будет зависим от женщины, – испытывал к вам уважение и не причинял боли». Нина, выслушав, удивила психотерапевта вопросом, которого та совсем от нее не ожидала – многие так и не могли привыкнуть к тому, что главным свойством Нины было умение удивлять. Нина спросила то же, что спросила у священника: «Почему Ева сорвала яблоко, а не Адам?» Психотерапевт уточнила: «Вы имеете в виду, почему в глазах общества именно женщина всегда несет вину?» – «В том числе», – кивнула Нина. Психотерапевт наклонилась ближе и, нахмурившись, словно и сама невольно оказалась перед темным колодцем, в который давно не заглядывала, ответила: «Не важно, что довлеет над человеком, ревнивый Божий надзор или самое патриархальное общество на земле, – человек все равно устремится к свободе и достойному существованию. Человек не может не стремиться к ним. Это способно привести к нарушению общественных устоев или к грехопадению, если говорить в терминах религии, но человек неотделим от стремления к свободе и достоинству. Человек спотыкается, ошибается и падает, но иного пути к обновлению у него нет. И ваша жизнь, Нина, не исключение. Она подтверждает это. Вы готовы к обновлению».

Было глубоко за полночь. Нина бездумно смотрела в телеэкран. Перед ней стояла пустая бутылка. Открывать вторую не было сил. Нина переоделась в пижаму и легла. Уже накрывшись, она почувствовала укол тревоги и испугалась бессонницы. Нина закрыла глаза и, стараясь ни на чем не сосредотачиваться, позволила мыслям блуждать по впечатлениям прошедшего дня – по исчезнувшему дому на улице Абовяна, по виденной только что по телевизору мелодраме, по молодой паре на мопеде, – пока все это не превратилось в сновидение, пока она не провалилась в забытье.

На следующий день Нина очнулась как будто другой, словно ее подменили, словно она уже привыкла к тому, что находится в этой студии, в этом городе. Она приняла душ, позавтракала омлетом с пармезаном, выпила стакан воды и чашку кофе, подумала о бокале вина, но отвлеклась. Она накрасилась, зарядила телефон, надела удобные кроссовки, новые джинсы и свободную белую рубашку и вышла на улицу. Архитектурное бюро, накануне привлекшее ее внимание, судя по всему, было неработающим: ни света внутри, ни каких-либо признаков жизни. Переулок, в котором стоял дом Амбо, опустел – ни одного человека, ни одного автомобиля, не слышно даже строительного шума. Нина дошла до Садового кольца и только тут увидела, чтó представляет собой московский полдень в будний день, поток людей и автомобилей оглушил ее. На следующем повороте Нина пошла в сторону бульвара, спустилась к Неглинной, прошла мимо министерств, бутиков и ресторанов до следующей шумной улицы, откуда открылся вид на «Метрополь», скверы, череду исторических зданий и памятник Карлу Марксу. Нина колебалась, пересечь ли дорогу, чтобы выйти к памятнику, где толпились китайские туристы, или свернуть направо, откуда тоже двигались люди, – снова приходилось выбирать, каждую секунду какой-то выбор, – и повернула направо. Перед ней открылись очередной сквер с фонтанами и здание Большого театра. Солнце сверкнуло в брызгах фонтана, и солнечные блики запрыгали перед глазами Нины – словно знак, словно приглашение, словно открывающаяся дверь. Нина присела на скамейку, положив сумку на колени, и разглядывала людей, спешащих по площади, туристические автобусы, бьющий под солнцем фонтан. Позвонил Амбо: спрашивал, как у нее дела и где она сейчас. Нина постаралась как можно точнее объяснить ему, и он, обрадовавшись, что она недалеко, попросил ее никуда не уходить.