Демоверсия

Свои нижние юбки я покрашу в красный, И, бродя по миру, буду просить хлеба. Мои родители пожелают мне смерти – Лишь бы тебя обошли стороной несчастья!

Аня шла в аэропорт, чтобы уехать в чужую страну, и черная сумка болталась на ее плече, а в ушах гремела музыка.

Иди, иди, иди, любимый, Пускай спокоен и тих будет твой путь. Подойди к двери и унеси меня в своем сердце. Лишь бы тебя обошли стороной несчастья!

Аня вспоминала, как в июле вышла в Белостоке в магазин, испугавшись поначалу, что не знает, как его найти.

Напрасно, напрасно, напрасно желаю Обратно заполучить свое сердце. Нет смысла думать, что я не буду страдать. Лишь бы тебя обошли стороной несчастья![124]

– Но нашла же, дурочка, нашла, – напевала она на мотив песни в наушниках. – Чего ты боишься?

* * *

– Чы воли пани венькшэ чы мнейшэ банктноты?[125]

Разглядывая знакомые купюры, Аня улыбалась. План был настолько же простым, насколько и глупым: заселиться в квартиру, принять душ и пойти к Пану – адрес она помнила, – встать на пороге и сказать:

– Звони.

До заселения было еще три часа, она решила прогуляться и просто пошла вперед, где маячили высокие железные ворота. Ей было совершенно все равно, куда идти, главное – не останавливаться, не думать, не бояться. Довольно скоро Аня поняла, что за воротами городской рынок.

У ворот сидел маленький мужчина в болоньевой куртке и играл на баяне. Аня улыбнулась и почувствовала себя тоже очень-очень маленькой. Она шла через толкучку, с изумлением оглядываясь. Аня словно оказалась в своем детстве: люди вокруг были одеты как двадцать лет назад, и везде звучала русская речь. Стало понятно, почему в этом городе все понимают русский: просто это был город-рынок, в который все приезжают за покупками.

Тут ее взгляд привлекло какое-то яркое пятно. Она пригляделась и увидела в одной из палаток ярко-красную юбку. В палатке сидела царственная женщина в длинной шубе и курила сигарету.

– Мама, – прошептала Аня.

– Сто злотых.

Странно, но, когда внутри оказалась юбка, сумка словно стала легче. Аня шла вперед, не понимая, куда идет, и поминутно поскальзывалась. Мокрая плитка была похожа на серый лед, и Аня словно шла одновременно в двух параллельных измерениях – сразу и в Польше, и в каганате. Только что купленная красная юбка согревала руки одновременно в двух пространствах, и Аня чувствовала, как там, в каганате, снег тает, не долетая до ее головы, а соль размягчается и откалывается от волос, тела и одежды маленькими стеклянными кусочками. Белосток кружился вокруг непонятными вывесками, голыми деревьями, узкими переулками, по которым несли ее ноги. В какой-то момент она наткнулась на высокое здание с разукрашенной стеной – там была нарисована девочка – огромная, яркая, стоящая на цыпочках и льющая воду из большой железной лейки. Она поливала настоящее, живое дерево, и Аня вдруг вспомнила, что видела почти такую же картинку на одном из домов в Северске, и почти задохнулась – как такое возможно? Но это было, и девочка возвышалась над ней огромным привидением из какой-то прошлой жизни. Аня встала под этим деревом, прямо под лейкой, и в этот момент снова пошел дождь.

* * *

Аня маленькая, ей едва ли шесть. Они лежат с мамой на продавленной «полуторке» и о чем-то тихо разговаривают. А потом Аня просит:

– Мам, давай сделаем «велосипед»!

Мама соглашается, смеясь, и они переворачиваются валетом, спускаются ниже и поднимают ноги. Они сгибают ноги в коленях, а потом соединяют пятками. Пятки Ани намного меньше маминых, и ноги тоже, но это ничего – «велосипед» все равно получается здоровский. Они попеременно сгибают по одной ноге, одновременно распрямляя другую, образуя как бы механизм движения, невидимую велосипедную цепь. Аня смеется и старательно моргает:

– Мама, смотри: я катафон!

– Катафот, – поправляет ее мама.

Но Ане все равно, какая буква у нее в конце. Она моргает, отбрасывая маме на лицо красные блики.

Сейчас Аня совсем большая, но велосипедная цепь продолжает вращать обод. Аня старательно сгибает колени, пялясь в темноту, потому что катафоты кто-то отобрал и дороги больше не видно, ее обокрали, не оставив ни фонарей, ни зеркал. Она со страхом думает, что однажды цепь слетит с механизма, ноги застрянут в спицах и велосипед остановится, и никто уже не сможет починить его – даже если никогда не выпустит из рук.

* * *

– Добры вечур[126], пани.

На щеке хозяина квартиры была вытатуирована цифра тринадцать. Рассчитываясь, Аня старалась не смотреть на его лицо, но из головы не шли дурные мысли. «Тринадцать, – думала она. – Почему тринадцать? Зачем писать такое на щеке?»

Когда Аня переоделась и вышла из дома, был уже поздний вечер. Юбка пришлась кстати, придав немного уверенности.

Она шла по направлению к дому Пана и волновалась, что ничего не выйдет, Ян не сможет встретиться, но все-таки надеялась – а вдруг? «Боже милосердный, – молилась она про себя, – пусть все получится».