Демоверсия

Аня взглянула на Сашу. Это была девушка лет семнадцати, точеная брюнетка с высокой грудью, которую она не трудилась скрывать. Она почти всегда ходила голой, одеваясь только под вечер. Но так здесь делали многие, и никто не обращал внимания. Аня тоже не обращала внимания – на ее гладкое загорелое тело без единой растяжки или морщинки. На то, как Влад моет по ее просьбе яблоки. Аня смотрела, как Саша ест червивые яблоки, и ее тошнило.

Влад вернулся на удивление быстро. В руках у него был большой арбуз.

– Влад, но я же просила дыню!

– Ты тут в супермаркете, что ли? Что нашел, то и принес. Могла бы сказать «спасибо».

– Спасибо, – сказала Аня и ушла к морю.

Она стояла, глядя на бирюзовые волны. Здесь действительно было очень чисто и красиво, не то что в Анапе. Под ногами были гладкие камни, и Аня постоянно поскальзывалась, теряя равновесие, и от этого не могла нормально войти в воду.

Влада раздражало, что она всем недовольна и постоянно торчит в палатке.

Аню раздражало, что Влада никогда нет рядом.

Она постояла немного на берегу и вернулась в палатку, зная, что снова не будет ни есть, ни плавать.

Когда Аня проснулась, было уже темно. Ее накрыла духота, и резко захотелось свежего воздуха. Она надела джинсы и майку и вылезла из палатки, накрытая дурнотой, словно целлофановым пакетом, и двинулась к морю. Было темно, над головой светили маленькие звезды и большая розовая луна. Аня подумала, что вот наконец она окажется у моря ночью и увидит планктон, который светится на глубине, ей так хотелось увидеть этот планктон, но каждую ночь она предательски засыпала, не в силах бороться с усталостью и тошнотой. Она шла, и сквозь целлофановый морок слышала шум прибоя и, кажется, даже различала тусклое сияние где-то впереди. Но тут ее взгляд уловил какое-то странное движение на берегу. Она долго не могла понять, что там происходит, ей показалось сначала, что там лежит большая белая собака, сегодня днем она видела собаку на берегу, – может, она и сейчас лежит на том же месте? Но вдруг силуэт собаки словно разделился надвое, и Аня увидела два тела, два голых белых тела. Она подумала сначала, что это, может быть, Лиза с мужем, и обернулась к костру. Лиза сидела там. Там были все. Аня стояла между костром и морем, и пакет дурноты схлопывался на ее голове, все туже стягивая рот. Все видели, что она там стоит, а Влад и Саша трахаются на побережье. Но так здесь делали многие, и никто не обращал внимания.

Аня пригляделась. Глаза застилал целлофан, но сквозь его мутную оболочку она все явственней различала лицо Влада, его руки, обхватившие Сашину грудь, ее запрокинутое лицо. Аня старалась дышать глубже, но каждым вдохом она только втягивала в рот целлофан, а потом выдувала его обратно. По мере того как заканчивался воздух вокруг головы, в ней нарастала бешеная злость, и движения целлофана становились частыми, и пакет втягивался все глубже в рот, после чего раздувался большим пузырем, словно шлем от скафандра. Она хотела закричать, но запаса воздуха на это не хватало. Тогда она изо всех сил втянула в себя пакет, а потом резко, сильно сжала зубы и замерла, чувствуя, как прорываются тонкие целлофановые стенки. После чего расслабила челюсти и почувствовала, как сквозь дырки от зубов поступает воздух и дурнота начинает отступать.

Тогда она тихо, одними губами, рассмеялась и, подняв руки, сняла с головы пакет и отпустила его. Пакет полетел куда-то влево, подхваченный ветром. Он быстро растворился в темноте и исчез, и тогда Аня вспомнила, что в кармане джинсов до сих пор лежат серьги, которые она так ни разу здесь и не надела. Она сунула руку в карман и извлекла одну серьгу. На ощупь поняла, какая это серьга, и, не глядя, подумала: как хорошо, что она взяла именно эти – серебряные, длинные, звенящие от любого ветерка. Аня продела швензу в дырочку на ухе и снова погрузила руку в карман, нашаривая пару. В пальцы попалась другая, непарная серьга, и Аня решила, что пусть так и будет, пусть будет непарно. Это был маленький красный гвоздик, и она продела его в ухо. Эта сережка была дешевой, из простого металла, с малюсенькой красной бусинкой. Теперь одно Анино ухо было словно чуть-чуть оцарапано.