День 246

Я уже не слышал, что говорил мне доктор. Наверное, он пытался убедить меня в том, что четвёртая стадия глиобластомы – это не приговор, и с ней можно жить, поддерживая свой организм дорогими медикаментами. А может быть, он предупреждал меня о быстром развитии болезни в случае длительного пребывания в угнетённом душевном состоянии. Скорее всего, он говорил ещё что-то. Не помню. Его рот открывался и закрывался, как в немом кино. Я его не слышал. А слышал я душераздирающие крики Светы, слышал, как плачет маленький Дениска в своей деревянной кроватке, слышал прощальные слова родственников, слышал глухой стук молотка, заколачивающий крышку гроба. Ужасные образы сами собой возникали у меня в голове, и я ничего не мог с этим поделать.

– Дополнительное исследование поможет нам определиться с дальнейшим ходом вашего лечения, – продолжал Шприц, расхаживая из стороны в сторону по кабинету. – Сейчас нужно сдать все необходимые анализы. И помните, – он вдруг сел обратно на стул, – в медицинской практике порой происходят совершенно необъяснимые вещи: безнадежно больные вдруг выздоравливают, а прикованные к инвалидному креслу начинают ходить. Современная медицина творит чудеса, но иногда чудеса творят сами люди. Вы же меня понимаете?

Я не помню, ответил ли я ему. Более того, не помню, как пришёл домой и сообщил страшный диагноз жене. Что было потом? Наверное, мы не спали в ту ночь.

С тех самых пор оранжевая баночка с таблетками стала моим пожизненным спутником.

От принятых таблеток мне становится легче. Сегодня это происходит гораздо быстрее, чем раньше. И вообще, я чувствую себя лучше. Уже нет прежней тяжести в голове, и тело не изнывает от боли. Может быть, я пошёл на поправку? Хорошо, если так. Хорошо, если россказни Шприца про чудодейственное исцеление не просто россказни.

***

Как снежный ком, внутри растёт волнение за предстоящее дело. Дело очень серьёзное. Света не спешит просыпаться. Она привыкла к моим ранним подъёмам, поэтому не обращает на шум из кухни никакого внимания. Она тихо сопит, повернувшись к стене. Дениски не слышно.

За окном раннее утро. Ночная темнота нехотя отдаёт город первым лучам восходящего солнца, и уже скоро багровый рассвет превратится в солнечный день. Несмотря на обузданную головную боль, уснуть я больше не смогу. И тому есть причины. На пути в ванную комнату я вижу нечто странное. В прихожей на спинке стула белым пятном колет глаз полуоткрытая пачка сигарет, торчащая из заднего кармана моих брюк. Привычным движением я открываю пачку и выуживаю оттуда одну сигарету. Последнюю.

Вам знакомо чувство последней сигареты? Надеюсь, что нет, ибо осознание того, что средство успокоения нервов осталось в единственном экземпляре весьма обескураживает, особенно в преддверии важного дела. Возвращаюсь на кухню, швыряю пустую пачку в мусорное ведро, прикуриваю и выхожу на балкон. На балконе, как ни странно, не холодно. Ядовитый дым «Тройки» заполняет лёгкие, отравляя без того умирающий организм. Город ещё дремлет. Вокруг так тихо, что пролети мимо комар, я наверняка услышал бы его. Тишина! Ни звука полицейской сирены, ни ругани пьяной молодёжи, ни песен дворовых котов, не слышно даже ворчливого дворника Семёныча, который каждое утро машет метлой у подъезда. Я вижу серые силуэты высоток и не замечаю ни одного жёлтого окошка на фоне кирпичных стен. А ведь ни разу не было такого, чтобы весь дом спал. Всё равно найдётся шальная душонка, что будет вершить свои дела под покровом ночи. Ан, нет! Никого. Только наша старая «Lada» скучает на парковке. Ещё бы послужила, но обстоятельства… За машиной завтра придут. Продаётся. Я наслаждаюсь последней парой затяжек и наблюдаю, как теряя искры, окурок полетел вниз на тротуар

Сегодня у меня очень важное дело.

Когда нам озвучили стоимость лечения в заграничных клиниках, мы испытали второй удар под дых. Стоимость препаратов, продлевающих жизнь, превышали стоимость нашей квартиры вместе с машиной и квартиры наших родителей, и тоже вместе с машиной. Я помню, как Света шерстила интернет в поисках благотворительных фондов помощи онкобольным. Мы обзванивали ведущих специалистов в этой области, но неутешительные анализы и заключения врачей, обследовавших меня, разрушали наши надежды. За меня никто не брался. После пяти месяцев на таблетках оранжевой баночки мы не смогли продвинуться вперёд ни на шаг. Здоровье моё тем временем становилось всё хуже. Головные боли усилились. Даже будучи за рулём автомобиля, я мог потерять сознание. От авто пришлось отказаться. Последней каплей стали слова моего начальника:

– Вадим, ты же понимаешь, что мы не можем оставить тебя в штате.

– Сергей Николаевич, я прошу вас! У меня же семья, маленький сын.

А Сергей Николаевич – хладнокровный управленец, начисто лишённый человеческих чувств, равнодушно смотрел на меня, как на предмет интерьера. Зная, что от одного его слова зависит моя дальнейшая жизнь, он не оставил мне шансов.

– Прости, Вадим. Ты уволен.