«Помню, как мы с папой часами ждали маму с обедом. Я тогда еще учился в школе. Серж Голицын, с которым я дружил и с которым мы каждое лето были вместе в разведческом лагере, как-то сказал про мою маму, что у нее cette jupe
.[68]Я дал ему по морде. С тех пор мы больше не разговаривали. Когда я был подростком, я начал замечать эти взгляды на нее. На нее смотрели мужчины. Даже когда она шла со мной и я держался за ее руку. Мы с ней долго ходили за руку, лет до одиннадцати, наверное. Я всегда чувствовал, что когда мы втроем – то есть мама, папа и я, – нам сразу становится плохо. А когда мы вдвоем с папой или вдвоем с мамой, тогда все хорошо. Что-то в нашем семейном соединении всегда меня ранило.Я помню, как много лет назад, когда я еще был в Сорбонне, папа мне позвонил и попросил приехать. Я приехал домой и увидел его совсем больным. Его знобило, рвало, он не выходил из уборной. Потом наконец вышел, совсем обессиленный, белый, свалился на кровать и просил меня сказать маме, если она позвонит, что он заболел. Я спросил, где мама. Он сказал, что мама уехала с подругой в Шартр и должна вернуться через два дня. У него было измученное и совсем больное лицо. Я хотел вызвать амбуланс, но папа просил одного: дождаться маминого звонка и попросить ее вернуться. Я понял, что между ними что-то произошло, и это-то и есть причина его неожиданной болезни.