День Бахуса

Через полчаса, выдувая из легких клубы дыма, мы относились к друг другу и миру намного доброжелательнее, чем в начале нашего рандеву. Из старых двадцатипятиваттных колонок проникновенно пела Lisa Germano:

everybody feel the same.

play me… playme…

alcoholic… alcoholic…

– А кто у тебя был? – оглядывая комнату, указывая на два бокала, спросила Фьюсхен. – Женщина?

– Один морской офицер. Капитан.

– Какой капитан?

– Беллфиосса. Капитан «Garlic kings».

– Чесночных королей?

– Да, Короли Чеснока.

– Почему чеснока?

Я поднял палец и сказал:

– В Аравийской пустыне водиться мышь, если эта мышь пробежит по чесноку или по еде, в которой есть чеснок, то чеснок и еда сразу превратиться в яд. Жители той местности едят чеснок с особой осторожностью, чеснок же, по которому пробежала мышь, рассылали в разные концы мира королям для использования по их интересам. Никто никогда не подумает, что в чесноке есть яд. Известно это только тому, кто слышал об этой его особенности. А посему, жуйте чеснок с осторожностью, будьте бдительны.

– Сам придумал, да? Это ты откуда знаешь? – спросила Фьюсхен.

– Это Аджа-иб-ад-Дуниа. Чудеса мира.

– Не знаю таких. А ещё ?

– В горах Табаристана растет трава. Тот, кому дадут её в руки, воспроизведет то же действие, которое сделал сорвавший, когда срывал её. Если эту траву растереть, смешать с вином и выпить, то прибавится веселье и радостное настроение.

– Ну, а это ты точно сам придумал! – радостно сообщила Фьюсхен.

– Не-а, оттуда же.

– Хм, а ещё?

– Однажды группа пьяных женщин с песнями проходила мимо Аристотеля. «Женщины – ангелы смерти», – изрек он. «Это каким образом?» – спросили у него. Аристотель, недолго думая, дал ответ: «Ангел смерти отнимает душу у человека лишь один раз, а женщины… женщины…ммм… о! отнимают душу у мужчины каждую ночь. Вот как.» «Уау !» – воскликнули спрашивавшие.

– Ой, ну перестань, хватит, – недовольно произнесла Фьюсхен. – Не смешно.

– Хватит, так хватит, – согласился я.

– Пойдем, погуляем, – предложила Фьюсхен, – смотри, как классно на улице, сходим куда-нибудь, а?

– Не могу, – отказался я, – дела у меня, постирать надо и отремонтировать кое-что.

– Давай помогу.

– Не надо, я сам.

Фьюсхен надулась и обиженно отвернулась.

– Ну тогда я пойду, не буду мешать.

– Как хочешь. Иди, – равнодушно сказал я, пожимая плечами.

Фьюсхен покосилась на пистолет валявшийся на полу.

– Не убивайте меня, девушка, – плаксиво проговорил я, – я хороший.

– Живи, Меробибус.

– Сама ты – Меробибус.

Фьюсхен быстро оделась и уже на пороге спросила:

– А можно я вечером зайду? Покурим еще.

– Заходи.

– А ты точно будешь дома?

– Буду, никуда не собираюсь, – соврал я.

Фьюсхен ушла.

После обеда я вышел на прогулку в очарованный первым снего мир.

Шагать по первому белому ковру было невообразимо легко и приятно. Он ещё не вмерз в землю, не успел вгрызться в неё злым корнем. И не измарался. Пока это было волшебное покрывало, сотканное небесными мастерицами из чистых душ арамейских девственниц. Добрейшим белым медведем оно терлось о ноги, сахарной ватой похрустывало под подошвами, изумрудами сверкало на солнце. Оно неустанно и щедро подкупало, предлагая стать союзником зимы, уводя фарватерами свежевытоптанных тропинок в белое никуда.

Завороженный первым зимним колдовством я потихоньку впадал в знакомое состояние. Когда, двигаясь из одного места в другое, начинаешь вдруг наполняться неизменно великим ощущением жизни, отбирающим тебя у этой дороги, места, человека, разговора, мысли. Рядом кто-то меряет шаг и неглубоко дышит. Машины и время продолжают движение, ветви деревьев качаются над головой, выше безмятежные облака. А ты вдруг исчезаешь, разбегаешься и распадаешься на еле уловимые пятнышки света. Всё кругом продолжает двигаться, вертеться и шевелиться, а ты исчез, растворился в сверкающем потоке свободы – в единственном сокровище, которое добывается без кирки и лопаты. Оно и есть, то неизменно великое ощущение жизни, смывающее имена и маски, не диктуя никаких условий и правил. Это сокровище – самый честный и безопасный способ избегать соприкосновений с издыхающей реальностью.

Возьми только это сокровище, изменив всем остальным. Никто ничего не заметит, все кругом спят на ходу, пожевывая во сне мочалки. Сон, навеянный собственным бессильем выкарабкаться из вороха уже ничего незначащих символов, долгий и крепкий. Оправдание одно – dura vita (просто жизнь).

Я дошел до знакомого перекрестка и увидел приятеля. Он шел на меня, на ходу сминая раскрасневшимися ладонями увесистый комок снега. И пока снежок, описывая намеченную траекторию, пролетал мимо левого уха, в пору вспомнить о тех, с кем я плавал по морю Бахуса. Они не исчезли. Их бессмертное существование проявлялось не реже, чем того хотелось мне и им. Однако перерожденный мир так изменил нас и всё вокруг, что теперь при встрече мы старательно вглядывались друг в друга, признавая с каждым разом всё лучше.