День без Смерти (сборник)

“Ваши историки и социологи рано или поздно откроют закон значимости каждого индивидуума, каждой личности в общем течении развития. Изменение, не обоснованное внутренними причинами, хотя бы и в одной микроскопической точке, способно дать целую трассу деформаций в социальных тканях, привести к глобальным нарушениям…” — внушает землянам инопланетянин как нечто для них незнаемое, хотя “открытие” далеко не первой свежести, и помнится, еще три десятка лет известный поэт по этому поводу сказал не менее мудро, по гораздо более образно и убедительно:

Людей неинтересных в мире нет,
Их судьбы как истории планет:
У каждой свое особое, свое,
И нет планет, похожих на нее…

Вряд ли порадует чуткого читателя и такое вот “глубокомыслие” возлюбленной Алеши: “Дети — единственное, что остается женам, когда мужчины не возвращаются с войны, из похода, и это — память, это — жизнь”.

Поскольку рассказ ведется от лица героини, непосредственно через ее восприятие пропущены многие — авторские, вероятно, — размышления, которые тоже, к сожалению, ни идейной, ни художественной первозданностью не отличаются:

“Вот, наверное, главное, что показывает единство разума во Вселенной — самопожертвование во имя добра, во имя жизни другого. Это главное качество разума. Все остальное, определяющее разный уровень развития цивилизации, — его количественная сторона. Сумма знаний не разделяет нас, важны стремления, цели, которым эти знания подчинены…”

Сомневаюсь, что такой язык есть неизбежное следствие специфики жанра (лучшие произведения мировой и советской фантастики доказывают как раз обратное). Скорее — пренебрежение к художественной стороне как к чему-то второстепенному, подсобному. Такое отношение к изобразительной палитре, а зачастую и откровенное неумение пользоваться ее богатствами оборачивается трафаретностью и схематизмом, приблизительностью и усредненностью, стилистической выхолощенностью, нежизненностью образов и ситуаций. Все это в рассказе М.Татьянина “Он улетел” проявляется в полной мере.

Примерно та же мысль — мысль о самопожертвовании во имя высшей цели — лежит и в основе рассказа Михаила Орлова “Ночь в степи” (1987, № 10). Любопытно поэтому взглянуть, как же раскрыта она на сей раз, какое художественное воплощение получила в новелле этого автора.

…Спит уставший в многотрудной погоне за белогвардейской бандой красногвардейский отряд. На грани сна и бодрствования комиссар отряда Поддубенский. Но вдруг перед ним “бесшумно опустилась штуковина, похожая на аэростат без гондолы”, и из нее “вышел человек, одетый, словно воздушный гимнаст в цирке, в серебристое трико, плотно обтягивающее тело”. Он прилетел оттуда, где нет войн, бедных и богатых. Между “гимнастом” и комиссаром завязывается диалог, в ходе которого ученый с другой планеты (у М.Татьянина, кстати, инопланетянин — тоже ученый) пытается понять, почему и за что воюют между собой люди земли, во имя чего способны отдать самое дорогое — жизнь.

“Гимнаст долго смотрел в измученное, заросшее щетиной, смертельно усталое, но торжественное лицо комиссара. Сказал:

— Ты теперь устраиваешь свою жизнь — и можешь избрать добровольную смерть ради будущего? Ты преступаешь главный закон жизни — самосохранение?

Комиссар вытер кожаным рукавом лоб.

— Я бы тебе объяснил, да некогда. Грицко, бандит, уходит. Я не один. Я — это весь класс. Я один давно бы упал на пыльной дороге, но меня плечами держит пролетариат. Он не даст упасть даже мертвому. Мы все идем в одном строю. Дуй отсюда, интеллигент. Пора!”

Автору удается подчеркнуть в комиссаре и его товарищах-красногвардейцах главное — их великую веру в революционные идеалы, их классовое единство и цельность. Собственно, и появление космонавта в таком случае скорее художественный прием, служащий для обнажения идеи рассказа, нежели самостоятельная, самоценная фантастическая ситуация.

Впрочем, наверное, не только прием. Есть в предрассветном разговоре комиссара q пришельцем один любопытный поворот, касающийся классовой природы общества. Комиссар, узнав, что на родине “гимнаста” нет войн, интересуется:

“— Значит, у вас уже все кончилось?

— Что кончилось?

— Ну, революция, гражданская. У вас теперь социализм? Или уже коммунизм?

Гимнаст покачал головой:

— У нас нет таких слов.

— А бедные и богатые? Есть? Пролетариат и буржуазия?

— Мы таких вещей не понимаем. У каждого есть своя работа, и он ее делает. За это ему дают дом, жену, пищу.

Комиссар усмехнулся.

— А кто же это все дает?

Гимнаст задумался.

— Кто? Начальник.

— У него есть дом, жена, пища?

— Еще бы! — засмеялся, но на этот раз не очень весело, гимнаст. — У него не один дом и не одна жена. И вдоволь всякой пищи, которой я никогда не видел и не знаю ее вкуса.

— Ну вот, — удовлетворенно сказал комиссар. — А говоришь, нет таких слов. Твой начальник и есть натуральный буржуй. А ты вроде нашего умственного пролетария или трудящейся интеллигенции. Гробят тебя твои начальники”.