День ботаника

– Я, Студент, всех тварей из этого альбома вживую видел, мне и гадать незачем. Так, листал пару раз… Говоришь, тебе достался грибочервь? Надо бы не забыть рассказать Яше. Пусть порадуется – в кои-то веки сработало его гадание.

Атаковавшая Егора особь была заметно крупнее тех, что попали давеча на угли – мощное кольчатое тело толщиной в руку, венчик щупалец по вокруг зубастой пасти. Грибочерви обитали в мясистых грибницах-наростах – и «выстреливали» собой на несколько шагов, стоило кому-то неосторожному приблизиться к гнезду. Щупальца крепко охватывали жертву, а мелкие зубчики впивались в плоть, выгрызая кусок размером с кулак.

– Я вот что хотел спросить: неужели Рот тоже когда-то был человеком?

Егерь покачал головой.

– Вряд ли. Помнишь, подземник говорил, что они пришли с Болота? Там есть похожие твари, только меньше раза в два и коренастые такие… Похожи скорее не на человека, а на огромную жабу, только вставшую на задние лапы. Жители Болота называют их жабниками.

– А ультразвуком тоже бьют?

– Точно не знаю, мне их видеть не доводилось. Может, и у них есть похожий механизм, не для охоты, так для ориентации, они же безглазые. Лес – он ведь не только людей меняет.

С желтоглазым лодочником они расстались в тоннеле на подходах к станции метро «Окружная». Последние три сотни метров вода поднялась так, что борта лодки то и дело задевали бетонные рёбра потолка. Подземник вышел из положения с гениальной простотой: он вылез из плоскодонки и поплыл, толкая её перед собой. И остановился, уткнувшись в перегородивший тоннель глиняный плывун. Вверху, в бетоне, зиял провал, проделанный древесными корнями, в точности такой как тот, через который путники проникли на станцию «Лианозово». Здесь они и распрощались, вручив подземнику обещанную плату.

– Человеки правильные. – сказал тот, протягивая в ответ двухлитровую стеклянную бутыль и свёрток, от которого исходил запах копчёностей. – Хороший нож дали, приправы дали, не стали стрелять. Скажу, пусть Народ знает.

– Как тебя зовут-то, уважаемый? – спросил Бич, принимая подарок. – А то как-то не по-людски: ты нам помог, а мы даже не знаем, как к тебе обращаться. Я вот, к примеру, Бич. Напарник мой – Студент. А тебя как величать?

– Нет имя. – отозвался после долгой паузы лодочник. – Имя у человеков, а мы – Народ. Когда человеки говорят со мной, они говорят с Народом. Зачем имя?

От огромного тополя, по корням которого путники выбрались наверх, до станции МЦК было метров двести по звериной тропе. Они забрались на платформу, осмотрелись, сняли рюкзаки и улеглись на мягкую перину изо мха. Вокруг – сущая благодать: в кустах жизнерадостно заливается птичья мелочь, жужжат шмели, мельтешат яркими крыльями бабочки, и даже появившаяся из чащи рысь, оказалась не баюном-саблезубом, а обыкновенной таёжной кисой, с кисточками на ушах и настороженным взглядом жёлтых глаз. Постояла, поорала издали на чужаков, вторгшихся в её охотничьи угодья, и отправилась по своим, рысьим делам.

– Ждать будем, или вызовешь белку? – осведомился Егор, блаженно вытягиваясь во весь рост.

– Подождём. Не хочу оповещать весь Лес о том, где мы.

– А если Яську? Она трепаться не будет, особенно, если ты попросишь.

Бич решительно помотал головой.

– Нет, Яську не стоит. Пока доберётся сюда с Воробьёвых – пройдёт часа два-три. За это время, клык на холодец, кто-нибудь, да появится – МЦК линия оживлённая. К тому же, не хочу дёргать её по пустякам. Мы вот водички разогреем, чайку сообразим. Хавчик есть, бутылку откупорим. Из чего, интересно знать, они бодяжат своё бухло – из плесени?

Длинный прерывистый гудок прервал его рассуждения. Путники вскочили на ноги – из-за деревьев, куда убегали блестящие нитки рельсов, поднимался столб густого чёрного дыма.

– Это же Лёха-Кочегар! – расплылся в улыбке егерь. – Дымит, бродяга, уголь у него паршивый. Вот свезло, так свезло!

VII

Платформа заливалась на стыках стэповой чечёткой – «та-да-дак – та-да-дак – та-да-дак». Уплывали назад покосившиеся опоры контактной сети, поросшие сверху донизу мхом. Кое-где седые бороды проволочного вьюна свешивались с проводов до земли и, когда локомотив проезжал мимо, колыхались, подобно театральному занавесу. По сторонам от путей, вместо непроницаемой зелёной стены, мелькали редко разбросанные деревья. За ними – заброшенные индустриальные здания, заборы из покосившихся бетонных плит, все в бледных, облезших за три десятилетия граффити.

– Между Ленинградкой и Октябрьской веткой Лес жиденький, несерьёзный. – рассказывал Лёха-Кочегар. – Деревьев, таких, чтобы в десять этажей, считай, и нет вовсе. Зато дома почти все целы: кварталы от МЦК и до Большой Академической, стоят нетронутые. Только туда редко кто суётся: во-первых, незачем, а во-вторых, там сплошь ковёр из лишайника. Толстенный, метра два, дома им заросли аж до пятого этажа. Идти по нему невозможно – проваливаешься по пояс, а до твёрдой земли не достать. Только и остаётся, что на брюхе ползать!