День чёрной собаки

– Тоша, не нарывайся на комплименты, мы все знаем, что ты далеко не дурак. – Илья поставил бутылку и вернулся в кресло. Откинулся на спинку и уставился на огонь. Положив ноги на пуфик, на котором не так давно покоились длинные ноги Ады. Имело смысл подбросить полено, но лень было вновь подниматься. К тому же чем быстрее прогорят дрова, тем быстрее они пойдут спать.

– Ещё три года назад мне было очень важно, что обо мне говорят, – рассказал Платон, тоже глядя на огонь. Только вряд ли ему в голову могла прийти мысль о полене. – Теперь мне важно мнение очень ограниченного круга людей, в числе которых, безусловно, есть ты. У этих людей прекрасный вкус, и они не боятся говорить мне правду.

– Если что – фильм мне действительно понравился.

– Спасибо, но я сейчас не об этом. – Брызгун сделал настолько большой глоток коньяка, что Илья чуть было не потянулся за бутылкой – долить. – Я сейчас о том, что переживания остались в прошлом.

– Отрастил шкуру?

– Не торкает, – ответил Платон. – Азарт исчез. Соревноваться не с кем, поэтому и похвала, и ругань потеряли смысл.

– По твоим фильмам не скажешь, что ты стал равнодушным.

– Фильмы я берегу, выкладываюсь в них полностью. Фильмы – моя отдушина от этого грёбаного мира. Но для того, чтобы их снимать, и снимать так, как я хочу, я надеваю чёрные очки и веду себя так, как должен: улыбаюсь ублюдкам, хвалю бездарностей, проталкиваю на главные роли шлюх обоего пола, в общем, играю по правилам. Но знаешь, иногда очень хочется послать к чёрту и мир, и правила. Засадить им бейсбольной битой…

– Миру? – уточнил Илья.

– Мир большой, его нужно чем-то другим приложить.

– А правила нужны.

– Тебе они не мешают? – Платон резко повернулся и посмотрел на Бархина. Но тот не среагировал – как смотрел на догорающий в камине огонь, так и продолжил смотреть. Но ответил:

– Мы с тобой по-разному смотрим на мир, Тоша. Ты человек творческий, эмоциональный, импульсивный, тебя приводит в неистовство любой намёк на упряжь.

– А ты?

– А я – рабочая лошадка. Или, если хочешь, законопослушный – в отличие от тебя – водитель. Я знаю, какой бардак начнётся на дорогах, если не будет правил, и это знание наполняет меня уверенностью в том, что правила нужны везде.

– Откуда ты знаешь, что будет бардак?

А вот теперь Илья повернулся и посмотрел другу в глаза:

– Помнишь родителей Ады?

Несколько мгновений Платон молчал, затем дёрнул щекой:

– В них врезался пьяный урод.

– Пить за рулём запрещено.

– Я и не пью. И говорю совсем о других правилах.

– Я понимаю, о чём ты говоришь, но хочу напомнить, что любые правила – есть результат высказанного или невысказанного компромисса. Люди, даже те, кому это по каким-то причинам неудобно, договариваются соблюдать некие условия. И соблюдают их. – Бархин понюхал коньяк, но пить не стал. – Только в этом случае правила работают.

– А что делать тем, кому, как ты выразился, правила неудобны? – неожиданно спросил Брызгун.

– Не попадаться, – не менее неожиданно ответил Илья.

– Ты серьёзно? – вытаращился на друга Платон.

– Абсолютно.

– У тебя получается?

– Как видишь, я здесь, в прекрасном доме, со старым другом, за бутылкой дорогущего коньяка, а не вышиваю варежки в холодном цеху.

– И что же тебе приходилось делать? – осторожно спросил Брызгун. Он, конечно, понимал, что Илья не ангел и наверняка в своей работе обходит те или иные неудобные правила, но у них впервые случился столь откровенный разговор.

Впрочем, нет, откровенного разговора не получилось.

– Я не делал ничего такого, за что мне потом было стыдно, – ответил Бархин, глядя другу в глаза.

Платон понял, что другого ответа не будет, поэтому не стал уточнять детали – его интересовало другое:

– Почему тебе не было стыдно?

– Потому что победитель не имеет права испытывать стыд – только гордость, – спокойно сказал Илья. – Никого не интересует и не должно интересовать, как была достигнута победа. Важна только она. Ничего больше значения не имеет. А значит, любой способ победить является правильным.

17 июля, воскресенье

Далеко не все московские храмы способны похвастаться большим приходом, даже такой красивый, как храм Великомученика Никиты на Старой Басманной – красный с белым, стоящий по дороге к Богоявленскому кафедральному собору в Елохове – знаменитой Елоховской церкви. Начало храму Великомученика Никиты положил Василий III, а перестроили его при Елизавете Петровне, создав на Старой Басманной прекрасный шедевр «русского барокко», не пострадавший даже во время грандиозного пожара 1812 года. Храм с непростой судьбой, переживший и закрытие, и разорение, едва избежавший сноса и возвращённый церкви в конце девяностых годов ХХ века. И вновь открытый для православных.

Для тех, кому важно верить.