День да ночь

Вообще-то Лихачев никакого представления о том, как принято заговаривать пушку не имел. Но посчитал, что в непредсказуемых фронтовых условиях вполне сгодится все то, что делали студенты художественного училища, когда шли на экзамен. Там обстановка тоже была достаточно напряженной. И теперь он усердно трудился, пока не выложил все свои знания и не сделал все, что мог.

Закончив обряд, Лихачев по-хозяйски уселся на станину своего орудия. Сидеть на округлой станине - удовольствие небольшое. Но это как для кого. Лихачеву было хорошо. Ему теперь все было хорошо, так хорошо может быть только человеку, у которого исполнилась мечта.

- Т-р-р, х-р-р... - Скрипел в нескольких шагах от него напильником Афонин.

Лихачев представлял себе, какая распрекрасная жизнь начнется, когда он расстанется с машиной. Не надо будет часами копаться в моторе, искать неисправности, которые и найти невозможно. Не надо будет мыть эту огромадину. А ездить он станет, как все нормальные люди, только в кузове.

- Т-р-р, х-р-р... Т-р-р, х-р-р... Т-р-р, х-р-р... - Надоедливо скрипела железяка.

"Скорей бы он кончал точить свою лопату", - старался сдержать нарастающее раздражение, Лихачев.

Он ласково провел рукой по станине. Станина была теплой и гладкой. На душе у Лихачева тоже стало тепло и гладко. Он подставил лицо легкому ветерку и решил, что будет так сидеть весь час, отпущенный им для отдыха.

- Т-р-р, х-р-р... Т-р-р, х-р-р... Т-р-р, х-р-р... - скрежетал напильник. Громкий и противный скрип мешал думать, мешал наслаждаться теплом станины и легким ветерком. Мешал жить.

Лихачев старался не слушать. "Красивая у нас пушка, - старательно думал он. - Как скрипит... Как скрипит, - отзывалось где-то в глубине головы. - Надо будет перекрасить орудие... Шестиствольный миномет и то так противно не скрежещет... Пушка зеленая, как лягушка. А в траве уже желтые тона появились. Осень. Надо перекрасить..."

- Т-р-р, х-р-р! Т-р-р, х-р-р! Т-р-р, х-р-р! Т-р-р, х-р-р! - невыносимо визжал напильник.

"Так жить нельзя! - не выдержал Лихачев. - Чего это Афонин издевается над лопатой?!"

Он оторвался от теплой станины и решительно подошел к Афонину. Нажать на Афонина он не мог. Но что-то надо было делать.

- Это ты все одну лопату точишь?! - спросил он с возмущением и удивлением.

- Одну, - кивнул Афонин, не поднимая головы. - А что?

- Да вот, знакомая мелодия. Напоминает музыку к трагической опере "Плач жестянщика".

Афонина такая оценка, видимо, устраивала. Он деловито и беспощадно продолжал водить напильником.

- У нас в расчете не все, оказывается, любят оперную музыку, - сообщил Лихачев.

Если Афонина эта новость и взволновала, то не настолько, чтобы он бросил работу.

Лихачев решил зайти с другой стороны.

- Интересно, сколько может опытный в этом деле человек точить одну лопату? - спросил он.

Афонин и на этот раз ничего не ответил. Не поднимая глаз, он продолжал водить напильником. Вперед-назад, вперед-назад, вперед-назад. Т-р-р, х-р-р!! Т-р-р, х-р-р!! Т-р-р, х-р-р!!

Знал Лихачев, что Афонин человек обстоятельный, но чтобы столько времени и так занудно возиться с какой-то занюханной лопатой?.. Тем более, что скоро они опять пойдут копать. Станет она опять тупой и зазубренной.

Внутренний голос все-таки сумел убедить Опарина, что бриться сейчас - это пустая трата сил и времени, и он задумался: чем бы заняться. Но очень быстро, не без влияния того же Внутреннего голоса, пришел к простому решению, что можно провести оставшееся свободное время, не занимаясь ничем.

Опарин и стал заниматься ничем: прислушался к тому, как общаются Лихачев и Афонин. Разговор показался ему интересным, но вступать в него Опарин не стал. С любопытством ждал, что получится у Лихачева с совершенно непробиваемым Афониным.

Дрозд, у которого скрип напильника уже давно сидел в печенках, тоже помалкивал. Сработал, наконец, у писаря инстинкт самосохранения.

- Я и не знал, что это такое интересное дело - точить лопату, - начал Лихачев разрабатывать новую тему. - Тут тебе и увлекательный трудовой процесс, и польза для общего дела. Причем все время льются ласкающие ухо простого человека звуки.

Афонин отложил напильник.

Для Лихачева это явилось ярким примером могущества слова, силой которого он смог укротить трудовой фанатизм товарища.

- В конечном счете торжествует разум! - сообщил он и посмотрел на Опарина. Пусть Опарин оценит.

Опарин ответил взглядом, полным уважения.

Но разум торжествовал недолго. Афонин провел пальцем по лезвию лопаты и нащупал какие-то огрехи. Такое у Афонина не проходило, и он снова взялся за напильник.

Опарин скорчил гримасу и развел руками. Следовало полагать, что разум, как могучая и торжествующая сила, потерял у Опарина всякий авторитет.

Лихачев мужественно выдержал этот удар и снова бросился в бой, защищая теперь уже не только свои страдающие уши и истерзанную душу, но и попранные честь и достоинство разума.

- Хочешь, я тебе кирку принесу, - предложил он. - У нее один конец обломан. Вполне можно заточить.

Афонин это заманчивое предложение пропустил мимо ушей.