День да ночь

- А еще лучше - лом! - решил Лихачев. - Опарин им какую-то гранитную скалу долбил и затупил. Теперь не поймешь, где у лома острый конец, а где тупой. Может, заточишь?

Опарин хотел вмешаться и сказать, что Лихачев, как всегда, треплется. Но удержался, не стал мешать.

Афонин по-прежнему скрипел напильником, как будто не стоял у него над душой изощряющийся в ехидстве Лихачев.

- Ну его к черту, этот лом! - передумал Лихачев. - Давай бронебойные снаряды заточим! Я помогу. Если они острыми станут, будут броню насквозь прошибать. Их много, пятьдесят пять ящиков. Нам вдвоем на неделю хватит.

Афонин молчал. Делом был занят человек. Он отложил напильник, взял оселок и стал обхаживать режущую кромку. Теперь вместо скрипучего и надоевшего "Т-р-р, х-р-р... Т-р-р, х-р-р..." звучало легкое, как полет, как пение птицы "Вжжик - вжжик... Вжжик-вжжик..."

Лихачев тоже замолчал. Он почувствовал, как ничтожны его возможности, как смехотворны его попытки остановить Афонина. Ему не верилось, что Афонин прекратит точить лопату. Ему не верилось, что Афонин вообще когда-то кончит точить лопату.

А Афонин кончил. Совершенно неожиданно. И стало тихо, совершенно тихо... О такой благодатной тишине Лихачев даже не мечтал. Не имел представления, что такое может быть...

Афонин отложил оселок в сторону и впервые за все это время посмотрел на шофера.

- Ты чего замолчал? - спросил он.

- Иссяк, - признался Лихачев.

- Жалко. С разговорами веселее работается.

- Какой же это разговор? Ты же молчал все время.

- Я слушал. Шутки у тебя веселые. Чего мешать.

- Да, шучу вот все... - машинально подтвердил Лихачев.

- И где ты такому научился? У художников, наверно? - допытывался Афонин.

- У них у самых, - согласился Лихачев. - Они меня учили. Каждый день. Кроме выходных.

- Умные мужики, - оценил Афонин учителей Лихачева. - Я ни одного художника до сих пор не встречал, - добавил он с сожалением.

- Как-нибудь познакомлю, - пообещал Лихачев. - Кончится война - заходи, познакомлю.

- Зайду, - согласился Афонин.

- Ты лопату уже наточил? - осторожно поинтересовался Лихачев, и надеясь, и не надеясь, что Афонин закончил свою работу.

- Кончил. Теперь все в порядке.

Лихачев почувствовал облегчение. Как если бы зуб у него болел и вдруг перестал. Осталось только любопытство. Не мог он представить, что можно точить лопату добрых полчаса, и не мог понять, зачем это нужно. Может у Афонина лопата какая-то особенная? Так нет, самая обычная, армейская.

- Отчего ты такой влюбленный в эту лопату? - спросил Лихачев.

Афонин повел ногтем большого пальца по остро отточенному лезвию, полюбовался ровной белой полоской, появившейся на ногте и остался доволен.

- Посмотри на нее, - подал он лопату Лихачеву. Подал аккуратно и бережно. Лихачев послушно взял. Погладил отполированный черенок, постучал костяшками пальцев по глухо зазвеневшему металлу. Ничего особенного усмотреть не мог, но, уважил хозяина, вернул ее так же бережно и аккуратно.

- По-моему, ничего особенного, - Лихачев решил быть откровенным. - Ты не обижайся, но мне и до этого приходилось несколько раз видеть лопаты.

- Инструмент? - не обращая внимания на легкое ехидство, звучавшее в голосе Лихачева, спросил Афонин.

- Инструмент, - согласился тот. Против этого, при всем желании, он не смог бы возразить.

- Теперь понял?

- Ничего не понял, - искренне признался Лихачев.

- Все шутишь? - не поверил Афонин.

- Честное слово, не шучу. А что тут надо понимать?

- Ты же сам сказал - инструмент!

- Сказал. Ну и что? - Лихачев почувствовал, что от этого разговора он постепенно обалдевает.

- То, что инструмент должен быть красивым.

- Как лопата может быть красивой? - удивился Лихачев такому неправдоподобному афонинскому утверждению.

- Если ее содержать как следует, она красивая, - объяснил Афонин. - Чего тут непонятного.

- Но лопата не относится к произведениям искусства. Лопатой копают! Не может она быть красивой! И точить ее без толку. Через полчаса она опять тупой станет.

- Ты ее через полчаса опять наточи.

- Зачем? Зачем ее все время точить, она и так землю режет.

- Так, да не так. Когда ее содержишь, она острая и красивая. С такой лопатой работать приятней. Как можно не хотеть?!

- М-да, интересное кино получается, как говорит Опарин. Это значит, я должен все время хотеть ее содержать. Так, что ли?

Точно, - Афонин, кажется, обрадовался, что сумел, наконец, объяснить Лихачеву истину. - Инструмент ведь...

- Ладно, это я обдумаю, - не стал ни спорить, ни соглашаться Лихачев. - Но ты скажи мне: если ты все время свою лопату содержишь, то как она оказалась в таком состоянии, что тебе ее полчаса точить пришлось?

- Земля тяжелая, - Афонин осмотрел полотно лопаты. - Со щебенкой. Глянешь поверху - степь, все как положено. А два штыка снимешь - камней полно. Известняк, лопата его режет, если как следует нажать. Но она от этого, как пила, становится вся в зубьях.

- Долбим на голодный желудок известняк... - лениво возмутился Опарин. - В я не шахтер, чтобы камень долбить. Встречу жирного Синютина, взорву его к чертовой матери, вместе с кухней. Противотанковой гранатой.