День да ночь

Дрозду надо было отыграться. Подвернулся Бакурский, который вообще-то ничего плохого ему не сделал. "Ну и пусть, - решил Дрозд. - Нечего лезть!"

- А что, нельзя? Или, может быть, не доходит? - И тон, под стать вопросам, был уничтожающе презрительным. - Шарики не работают?

Ничего особенного и не сказал. Придись такое на долю Опарина или Афонина, ободрали бы писаря и все дела. А Бакурский - другое. Бакурский был весь на нерве.

- Ша-ша-шарики... - Как подброшенный невидимой пружиной, Бакурский вдруг оказался на ногах. Правая рука потянулась к ремню, торопливо ощупывая его, искала пистолет. - Га-гад!..

Дрозд пожалел, что задел Бакурского. Не надо было связываться с таким страшилищем. У него же глаза ненормальные. Припадочный. Он убить может, и ничего ему за это не будет. В штрафбат пошлют. А что такому штрафбат?! Он, наверное, и так, только оттуда.

- Погоди, Костя, - неожиданно выручил Дрозда Опарин. А может быть, не Дрозда выручал, а самого же Бакурского.

Он поднялся с плащ-палатки, встал рядом с Бакурским и положил руку ему на плечо.

- Нашел с кем связываться. Остынь. На кого нервы тратишь?!

Бакурский как-то сразу притих, обмяк. Глаза у него потухли и стали опять тоскливыми, а большие сильные руки беспомощно опустились.

- Га-гад... ползучий... - с трудом прохрипел он и отвернулся.

Опарин подошел к Дрозду, сунул руки в карманы и стал разглядывать писаря, словно только сейчас увидел его.

Дрозду от этого взгляда стало нехорошо. Опарин смотрел, как смотрят, когда выбирают место, куда ударить: чтобы побольней. Дрозд сжался, чувствовал свою беспомощность.

Опарин не ударил. Хотел ударить, но передумал. Только от опаринского взгляда и взбугрившихся карманов, в которых тесно было опаринским кулакам, Дрозд стал усыхать. И гимнастерка ему вдруг сделалась велика, и шея как-то сразу стала тонкой, и сам он вроде бы поменьше ростом стал.

- Барахло ты последнее. - Квадратная фигура Опарина глыбой нависла над прижухшим Дроздом. - Руки марать не хочется. Еще раз ляпнешь, всю жизнь жалеть будешь. Запомни, я тебя предупредил. И пушечки с рукава срежь. Подобьешь хоть один танк, тогда пришивай. А сейчас срежь. Ясно? Или надо повторить?

- Понял. Срежу. - Дрозд с облегчением подумал, что грозу пронесло, и он легко отделался. - Срежу.

Черный ромбик с пушечками крест-накрест он пришил на левый рукав гимнастерки две недели тому назад. Пришил бы раньше, но не мог достать. А тут повезло. Выменял у раненого за две пачки махорки. Сам осторожно спарывал с гимнастерки, чтобы не повредить, не испортить долгожданный ромбик. Солдат в тыл уезжал, в госпиталь, ему ни к чему. А Дрозду очень хотелось носить такую эмблему. Так-то он имел все, что хотел. И обмундирование приличное, и место хорошее, и от офицерского пайка кое-чего перепадало. Но ромбик с пушечками - это не только красиво. Это еще и уважение. Замечал он, как смотрели на тех, у кого такие пушечки на рукаве. Дрозду хотелось, чтобы и на него так смотрели. А поскольку он служил в противотанковом полку, то имел полное право носить такую эмблему. Но спорить с Опариным он сейчас не мог.

- Это хорошо, что ты курево принес, - решил разрядить обстановку Афонин.

Не хотелось ему просить папиросы у Дрозда, который оказался человеком несерьезным. Да еще Бакурского обидел. Но курево кончилось еще вчера. Так-то он терпел, но когда рядом оказались папиросы, кончилось и терпение.

- Вот и покури писарских, - не глядя на Дрозда, бросил Опарин, который знал, как мучается Афонин без табака. - А то он их сам втихаря искурит.

- Бери, бери, - обрадовался Дрозд. - Всю пачку бери. Я некурящий. Я для того и принес, чтобы вы курили. - Плохо было Дрозду. Он бы сейчас не только папиросы, а все, что у него было, отдал.

- Хорошо придумал, - Афонин вскрыл пачку и осторожно вынул папиросу. - Махорка кончилась, а курить хочется - ухи пухнут. И что они там думают? Разве можно солдат без курева оставлять?..

- Бери и ты, - предложил Дрозд вторую пачку Опарину.

- Не курю, - отказался тот.

- Дурака я свалял, - Дрозд понял, что нельзя было обижать Бакурского. И папиросы ему не помогут. Выбирал время, чтобы попросить прощения, и решил, что сейчас как раз можно. - Ляпнул не подумав. Вы уж извините.

- У нас не извиняют. У нас или со всеми вместе, или катятся отсюда к чертовой матери, - сообщил Опарин.

- Понял я. Сорвался. Клянусь, больше такого не будет.

- Куда тебе деваться, служи. А что больше не будет, сам знаю. Потому что обещал морду начистить. И начищу, если вякнешь.

Не нравился Опарину этот Дрозд. Не подходил он для их расчета. Но раз прислали, придется терпеть. И надо было использовать хоть то, что за Дроздом имелось полезного. Его службу в штабе. Писаря все слышат, все знают. И про кухню он должен знать.

- Рассказывай, - предложил Опарин.