День да ночь

Солдаты потому допытывались у Дрозда так подробно, что не сходились у них концы с концами. Существовали проверенные годами солдатские приметы, по которым можно было с достаточно большой точностью предсказать ближайшие действия и своего командования и вражеского. Эти приметы говорили, что немецкой атаки на их участке быть не может. Выдохлись фрицы. Им время надо, чтобы оклематься, резервы подтянуть, боеприпасы подвезти. И еще: если в штабе ожидали наступление, то для поддержки прислали бы не писаря, а батарею, да пехоту, да танки. Как бы трудно ни было, поскребли бы на других участках и прислали. Мост отдавать нельзя. Это и ежу понятно.

- Что думаешь? - спросил Афонин Опарина.

- Что думаю?.. - пожал плечами тот. - Дурацкое какое-то кино получается. Горизонт в тумане и хрен в кармане. Вернется Ракитин из штаба, узнаем, чего там решили. Если дело нас касается, то ему все прояснить должны. А писаря... - Опарин с неприязнью поглядел на Дрозда. - Писаря должны в штабе сидеть. На передовой от них одни неприятности. Слишком много они знают, чего не надо, и от этого панику на людей наводят.

* * *

Афонин в несколько длинных затяжек докурил папиросу, выбил каблуком ямку в земле, положил в нее окурок и присыпал. Затем подобрал шинель, снова закутался в нее и прилег на сухую землю тут же, возле орудия. Засыпая, заставил себя думать, что никакие фрицы ни сегодня, ни завтра не полезут. А полку пришлют замену и отведут батареи на отдых. На неделю, не меньше. А может быть, даже, на две. Тогда и постирать можно будет, и помыться по-настоящему. Приедет сержант Ракитин, и все будет как надо.

Опарин прикидывал, где бы достать поесть. Пойти к другим расчетам? Так они километра за два, не ближе. Да и там тоже пусто. Кухня одна на всех. Деревни близко нет. Можно бы у танкистов что-нибудь перехватить? Танкисты - ребята хваткие, всегда запас имеют. Только где они, эти танкисты? Не видно их и не слышно. Одна надежда на Ракитина. Должен он что-нибудь привезти.

Бакурский ушел за бруствер, лег на траву и уставился в степь.

Выгоревшая за долгое лето, сухая осенняя степь уходила вдаль до самого горизонта и казалась бесконечной, как небо. Такой же вечной и равнодушной.

Бакурский прикрыл глаза.

... Красные пунктиры трасс вспыхнули неожиданно. "Фоккер" подкрался со стороны солнца, и Бакурский его не заметил. А ведь он должен был доложить пилоту, что "фоккер" сел на хвост. Пилот бы развернул машину, бросил ее под "фоккер", и ушли бы...

"Фоккер" ударил по кабине штурмана и попал первой же очередью. Верхняя сфера осталась беззащитной. Это самое страшное, когда чувствуешь себя беззащитным. Когда тебя расстреливают, а ты не можешь ничего сделать.

"Фоккер" подошел вплотную, выпустил очередь по правому крылу, дождался, пока выплеснет язык пламени и отвернул. Тут он и подставился. Бакурский полоснул из ШКАССа. Он чувствовал, что попал, понял, что попал. Ему даже показалось, что он видел, как пули стучали по фюзеляжу. Но "фоккер" развернулся и улетел. Что мог сделать Бакурский со своим ШКАСом, пули которого не брали бронированное брюхо "фоккера"?

Язык пламени вытянулся, добрался до кабины Бакурского и лизнул ствол пулемета. Машина накренилась и посыпалась к земле. Они падали. Горели и падали... Горели и падали...

Дрозд остался сидеть на неструганых досках снарядного ящика. И мысли у него были неприятные. Писарь невесело размышлял о том, как ему не повезло: попал в самый худший расчет. Один обгорелый, смотреть на него страшно. Глянешь - все внутри переворачивается. И психованный. Другой все время спит. Может быть, сроду такой чокнутый. Тоже не подарочек. Третий - самый зловредный. Как он сразу набросился: "Руки вверх! Руки вверх!" и автоматом тычет. Одна надежда на командира орудия. Приедет командир и все расставит по местам. Они здесь все рядовые. А он, хоть и рядовой, но писарь. Писарь и сержант должны поддерживать друг друга. Надо перетерпеть как-нибудь эти сутки, пока замена придет. Потом сразу рвануть в штаб.

* * *

Машина застыла на неширокой разбитой проселочной дороге, разрезающей надвое молодую рощу. Большой, сильный "студебеккер", нагруженный снарядами, стоял безжизненной грудой металла и дерева. Стоял уже добрых полчаса.

- Получается что-нибудь? - спросил сержант Ракитин у торчащих из-под машины ног, обутых в поношенные кирзовые сапоги.

Ответа не последовало.

- Лихачев, ты не можешь спать быстрей? - поинтересовался сержант. - Тут всего километра три осталось. Нам бы надо еще сегодня добраться до своих. Засветло.

Ноги зашевелились, давая сержанту понять, что он напрасно придирается и их владелец вовсе не спит, а занят серьезным делом.

- Не спишь, - понял Ракитин. - Или уже выспался. А, может, я тебя разбудил, так извини, пожалуйста, - издевался он, - но у меня другого выхода нет. Ехать надо.