День Дьявола

Он кашлянул в кулак и вытащил из кармана фляжку.

– Не рановато ли, Отец? – сказал я.

От него по-прежнему несло пивом и виски после вчерашних поминок, а голова его даже близко не прояснилась.

– Нельзя дать себе замерзнуть, Джон, – ответил он, делая один глоток за другим. – Жесткими пальцами не выстрелишь. А если не можешь стрелять, лучше сразу отправляйся домой.

Он откашлялся и сплюнул в траву. Как он вообще собирается целиться, если лечит похмелье с помощью бренди, представить было трудно.

– Может, нам лучше пойти домой, – предложил я. – Ты неважно себя чувствуешь. Наверняка ты подцепил заразу от барана…

– Не валяй дурака, – оборвал меня он. – Со мной все нормально.

Он поднял бинокль и принялся обследовать окрестности, захватывая Седло Пострельщика, акры бурого вереска старой куропаточьей пустоши вплоть до Верхнего пруда.

На карте пруд, куда стекали все воды, помечался как исток реки. Нетрудно понять почему. Вода здесь была всегда. Даже в самый разгар лета, когда сухой вереск топорщился, как щетка, воды весенних дождей продолжали просачиваться вниз сквозь пористые торфяные залежи. Именно на илистом берегу Отец и обнаружил похожие на лепестки следы оленьих копыт. А днем позже он видел, как стадо кормилось тростником и травой, но тут же унеслось прочь, за низкий кустарник пустоши, когда животные заметили, что он наблюдает за ними.

– И сколько там было самцов? – поинтересовался я.

– В тот момент уже стемнело, – ответил Отец. – Затрудняюсь сказать.

– Один? Два?

– Возможно, – ответил он. – Может, и больше. Не знаю. Посмотри-ка сейчас ты, у тебя молодые глаза.

Он протянул мне бинокль. Я покрутил колесико фокуса, чтобы навести резкость на заросли падуба. В это время года на кустах созревали ягоды, и оттуда доносились перестукивание и шорох.

– Никого нет, – сказал я. – Может быть, они вернулись в Вайрсдейл.

– Мы должны проверить, – сказал Отец.

– Но мы через несколько дней будем загонять овец, – возразил я. – Какая нам разница, останутся самцы или нет.

– Ага, а когда мы весной снова придем сюда, окажется, что они здесь хорошо устроились, – ответил Отец. – Нет, мы должны прикончить их сейчас.

– Если найдем, – отозвался я и вернул ему бинокль.

– Найдем, – сказал он. – Немного терпения. Подождем в засаде – той, откуда мы охотимся на куропаток, – и в какой-то момент они явятся.

– Послушай, папа, ждать подолгу на холоде тебе вредно. Ты кашляешь, – возразил я. – Ты можешь вернуться в другой раз, когда будешь лучше себя чувствовать.

– Другого раза не будет, – отрезал он. – Когда мы загоним овец, дел будет по горло.

– Папа, олени подождут. Нужно, чтобы тебе стало лучше.

– Они не могут ждать, – сказал он. – Послушай, ты, конечно, не помнишь, но через год после того, как умерла мама, у одного из фермеров в Вайрсдейле ящур за один день поразил все стадо. Бедолаге пришлось убить и сжечь всех своих животных. Я такого не допущу, Джон.

– Я всего лишь думаю о тебе, Отец, – заметил я.

– Вот и думай, а не ной, – сказал он. – Я еще не умер.

Он снова закашлялся и, обойдя стену, углубился в верески.

&

Засады, сооруженные для охоты на куропаток, не выдерживали схватку со временем, и многие из них попросту развалились. Одна, тем не менее, еще стояла, и Отец спустился под ее каменный купол. Засада представляла собой помещение маленького размера, так что двое мужчин с трудом там умещались. От нашей одежды исходил запах, вдруг показавшийся мне мерзким. Отец был в камуфляжной куртке, провисевшей целый год в чулане. Никто ее не чистил. Мне Отец одолжил стариков дождевик, тот, что с потайными карманами, пришитыми в свое время еще бабушкой Алисой. Дождевик был жесткий, вощеный и издавал такое зловоние, что избавиться от него можно было, только если сжечь куртку в печке. Но раз нам предстояло дождаться оленей, вонять, как зверье из пустоши, было как раз то что надо.

Прошел примерно час. Отец продолжал караулить, время от времени отхлебывая виски из фляжки. Я трясся от холода и мечтал, что он в конце концов бросит это занятие и пойдет домой.

– Вот они, – произнес, наконец, он и протянул мне бинокль.

Олени переходили вересковую пустошь – самец и его гарем, почти неразличимые на фоне окрашенного осенними красками вереска.

– Не своди с них глаз, – сказал Отец, вытаскивая ружье из охотничьей кожаной сумки: ремингтон со скользящим затвором.

Ружье раньше принадлежало Старику, и легенда гласит, что он выиграл его в карты. Не исключено, что так оно и было. И конечно, он тщательно заботился о нем, ведь оно было приобретено благодаря чистой удаче и по идее не должно было принадлежать ему. Он усердно промазывал приклад лимонным маслом или подсинивал ствол, чтобы металл не ржавел и чтобы устранить блеск, который мог бы выдать оленям его присутствие. Я нередко заставал его за этим занятием. В то лето, когда я закончил начальную школу, он ходил в пустоши и настрелял там достаточно, чтобы олени перестали устраивать на наших пастбищах осенние бои.