День гнева

Все уже так привыкли к прощально-жарким дням, блистающим летучей паутинкой, что пасмурный рассвет пятнадцатого августа, Успенья Божьей Матери, восприняли как незаслуженное наказание. Дождик ещё не сеял, но собирался. Серый небесный луч вычерчивал угловатые, в застывшей дрожи, кучи земли — в полёте стрелы от башни. Издалека, на сонный взгляд, в их форме и расположении не чувствовалось ни смысла, ни порядка. Так, лишний грунт. Но вот из башни деревянно ударил первый выстрел, ядро взметнуло землю, небесный живописец в заполохе щедрее мазнул белилами по озеру и склону, и стало очевидно, как хитроумно выведены эти валы, как много может укрыться за ними пехотинцев, как безопасно стрелять оттуда по стенам. Радзивилл перебросил через реку отряд стрелков с тяжёлыми пищалями. Они отчётливо чернели на белёсом русле, но московитам было не до них. Не шанцы — могильные навалы ползли на Усвят.

На гребнях насыпей были устроены укрытия-печуры с ложами для пищалей. За насыпями — глубокие траншеи. В десять минут со смотровых площадок башен были сметены все, кто не догадался спрятаться. Тогда и крепостные пушки обозлились. Всё время, покуда литовцы-пехотинцы разбирались в штурмовые колонны, огонь со стен шпиговал железом землю. Задело двух любопытных венгров... Неупокой, хлюпая мокрыми онучами, шёл по левой траншее, ожидая той первой, ошеломительной минуты рукопашной, после которой заиндевевшее сознание и тело творят такую мерзость, что после боя память выбрасывает, как блевотину.

Зря готовились, маялись. Стоило передовой ватаге вылезти из траншеи, установилась тишина. Догадываясь, в чём дело, Арсений веселее закарабкался на насыпь. Пальцы с детским удовольствием погружались в прохладный песок. Всё осязаемое обновлённо-мило после того, как ласточка-опасность просвистит над головой... С башни на верёвке спускали стрельца в синем кафтане. Внизу его с хохотом подхватили литовцы. Повели на берег, где ждал уже с оружничим и свитой Радзивилл.

Переговоры, однако, затянулись до полудня. Пан Христофор не принимал условий. Воеводы требовали отпуска с оружием и охранной грамоты за подписью короля. Неведомо, сколько пришлось бы мокнуть в шанцах под разошедшимся дождичком, если бы с крепостного холма не раскрывались южные дали на много вёрст. Там уже становился лагерем король с конной гвардией, польские отряды, шотландцы, русский арьергард.

Костры, шатры и полковые кухни устройства грубого и древнего, как сама война, и табуны коней, дичающих в походе, и люди, люди. Их близость пугала и русских и литовцев. Нетерпеливый король, того гляди, пришлёт поляков. Радзивилл решился: нехай выходят со всем, что смогут унести на себе, за исключением огнестрельного оружия.

Из ворот пошли люди с заплечными торбами, кулями и корзинами. Потом — оружные, бросая в лужи ручницы и пищали. Выяснилось, что Усвят обороняли полсотни детей боярских и триста сорок пять стрельцов. Шестьдесят шесть из них пожелали стать гражданами Речи Посполитой. Прочие потащились по великолуцкой дороге, обрекая себя на новые осады. Смех получился с воеводами — Кошкарёвым и Вельяминовым. В безвыходной растерянности, мечась меж честью, долгом, здравым смыслом и страхом перед царём, они одни остались в опустевшей крепости. Сами не выйдем! Их выволокли под руки. Сапожки зелёной кожи с серебряными подковками пропахивали борозды в грязи, на мокрых мясистых лицах расплывалось капризное довольство: чур, не считается...

Крестьяне присягнули королю поголовно. Подошло время пахать озимое.

3

В пятнадцати вёрстах на Усвятом пали ломовые битюги, тащившие пушки. Водный путь кончился. На север, за леса, тянулись болотистые буреломы, дороги нежданно обрывались в деревушках, откуда, по словам крестьян, ездить им не для чего, а государевы праветчики их сами сыщут. Отряд Радзивилла оторвался от своего обоза. Не только кони — люди стали голодать. В чащобах даже вереск исчез, одни тягучие лишайники, ведьмачьи лохмы, опутывали изножия осин и ёлок, кривых и ломких, с мелко расползшимися корнями. Только в болотных озерках росли пушица и осока. Владельцы лошадей лазали в ржаво-радужные разводья, жали траву кинжалами. Лошади, поощрительно пофыркивая, ждали на берегу.

Потом земля вздохнула, и «подлые, блотливые грунты» сменились лёгкой супесью волнистых, свободно раскиданных всхолмлений. По берегам озёр, промытых донными ключами, заволновались луговины. На Долгом озере войско объединилось, встало на днёвку. Один из гулевых дозоров Радзивилла взял языков — татар.