День гнева

Дыханье перехватило, бешено заработал всполошённый рассудок: не может быть! Когда Волынец с Малютой козни строили, Алексей на Ветлуге обретался. А позже Пётр в России не бывал, спасался по укрывищам Воловича... Видно, лицо Неупокоя выразило всё его смятение, у Вороновецкого от радости даже щека зарозовела. Или он слишком наклонился к свечке. Безумие, однако, разгоралось, какая-то уличающая догадка металась огоньком в глазах.

   — Ты ж сам и сунул грамотку за иконостас, — произнёс он ехидно. — Как я тебя сразу не узнал, дьяче. Служкой прикинулся. Вам, вислозадым, лестно было государю усердие явить. Только тебя забили, у Филона вести верные. Почто пришёл, сгинь...

Страх отпустил Неупокоя. Случаются же совпадения. Вот, значит, как было дело в Софии Новгородской. Господи, кто же не замазан в том погроме? И могло ли не случиться сие душегубство, коли оно всем было выгодно? Кроме тех, кого били... Пламя свечи метнулось, полог шатра раздёрнулся, на синевато-пепельном небе возникла высокая фигура Посника Туровецкого, одного из самых доверенных слуг Курбского.

   — Никак, у нас гости, Петро? А где горелка?

У него была цепкая память сторожевого пса, он сразу узнал Неупокоя и Игнатия. Не удивился: к Вороновецкому кто только не захаживал по тайным делам. Вороновецкий, выплывая из беспамятства, пробормотал:

   — Сдаётся, гости сии ни хлеба, ни горелки не вкушают.

Посник зорко заглянул в его опустошённое лицо:

   — Вновь пил без меры? Говорено же тебе, Петро, уже тебя от бесов спасали, и черви с потолка спускались.

Всё-таки что-то не понравилось ему, сам воздух в шатре тяжелил дыхание явившегося с воли человека. Игнатий в два шага оказался между Посником и выходом. Поймав судорожное движение Неупокоя, Туровецкий жестом опытного фехтовальщика выставил левую руку, а правой потянулся к сабле. В шатре преимущество было за теми, у кого ножи. Вороновецкий — не помощник... К тому же Посник не был уверен, надо ли драться. Безопасней отпустить. Бес разберёт всех этих шпегов и еретиков, то князем привечаемых, то этим... гончим псом пана Остафия. Облезлый пёс-то, зубы съел. Раздражение против Вороновецкого, коего и Андрей Михайлович всё меньше жаловал, помешало Поснику принять решение. Свеча опять мигнула, Неупокой с Игнатием оказались на воле.

Выждали минуту, держа кинжалы наготове. За стенкой шатра стояла тишина. Наверно, Посник укладывал хозяина.

Стремительно, по-августовски, смеркалось, дальних палаток уже не видно. Навстречу туману, ползущему от реки, спускался строгий «порядок» гайдуков из одноцветных шатров. Игнатий шёл спокойно, давно внушив себе и убедившись, что ни единый волос без воли Божией и так далее... Арсений вздрагивал при всяком окрике из-за пологов, ругательстве и всплеске натужного хохота. Лагерь жил ожиданием приступа, ни на минуту не забывал о землекопах на том берегу, задрёмывал вполглаза.

Одной реке не было дела до людских безумств. Игнатий и Неупокой присели у воды. Высокий берег с крепостным валом чернел и вырастал до неба, блестки факелов на башнях блистали звёздами или кометами, блуждающими своенравно и тревожно. В небе же звёзд поубавилось, стал исто-черное зерцало Ловати бесшумно поглощало их, одна прибрежная струйка взбулькивала на отмели, подвигнув Игнатия на философскую догадку-максиму: «Так и душа таинственнобесчувственна, покуда не возбудится прикосновением грубой плоти...»

   — И тебя «Диоптра» сомнением уязвила?

   — Не уязвила, а укрепила, — возразил Игнатий. — Ведь философия не холопка богословия, как полагают в университетах, а лучшее лекарство от страха смерти и посмертного возмездия. Смерть — глубже сна, стало быть, совершенно погружает освобождённую от плоти душу в бесчувственность, и нет надежды на воскресение. В Евангелии о новой жизни говорится иносказательно, Христос нам одну надежду подал — успение без мучений! Смерть есть ничто. Новые рождённые станут смотреть на мир глазами Бессмертного, умершие — яко вырванные глаза.

   — Жутко о сём думать.

   — С непривычки. Да, сколь ни думай, иному доказательств нет.

   — А вера?

   — Сказано: блажен, кто верует. Я не блажен, развращён Косым, да ты, чаю, тоже... А Вороновецкому недолго маяться.

   — Неисцельный струп? Али от пьянства?

   — Убьют. Некая тень возле него.

   — Это как?

Игнатий не ответил. На Волыни говорили о нём, будто проводит как бы знаки грядущего сквозь щели во времени. Многие предсказания его сбылись. Но осеняет его редко и против воли.

   — Будто звезда упала, — молвил он.

Со стены против места, где рыли венгры, бросили связку факелов. Высветив штольню, московиты кинули пару ядер. В ответ — ни ругани, ни раненого вопля.

Ночь медленно переплывала реку, как русалка, которой некуда спешить. Новые факелы на стенах отметили начало третьей стражи, смену дозорных. С каждым часом на веки налипал жгучий песок бессонницы. Неупокоя погружало в прохладную струю и уносило к немыслимому устью, к тёмному морю, где нет не только печали, но и жизни вечной, самого страшного, быть может, наказания человеку... Разбудил его гром.