День гнева

Перед королевским шатром на окраине посада, смердевшего сырым пожарищем, выстроилась в две шеренги венгерская пехота. Мрачно чернели куртки, креп на шапках и ненавидящие, насмешливые очи. Три человека шли нарочито медленно, окостенев спинами, в дорогих ферязях с собольими опушками, с жемчужной отделкой по груди. В памяти гвоздём сидело наставление: «А будут укоряти, или бесчествовати, или лаяти, или бити, ино отвечивати слегка, а не бранитися и против бою терпети...»

Фома Дружина прочёл верительную грамоту. При длинном титуле Ивана Васильевича король не встал. Впрочем, и государь назвал его не братом, а соседом. Литовский подканцлер переводил с пятого на десятое. Стефан рассеянно внимал его спотыкливой латыни, рассматривал послов без любопытства. Весь его интерес сосредоточился на взятии Великих Лук, иначе незачем тащить по лесам такое войско. Князь Сицкий, всё понимая, тупо соблюдал наказ царя: «Посольство достойно править в Вильне, по старине». Подканцлер перевёл ответ Батория:

   — Ваш государь через Нащокина соглашался на переговоры в любом месте.

   — Но не в военном таборе!

   — С чем вы пришли? Готов ли ваш государь уступить Ливонию, Смоленск и отодвинуть границу до Велижа?

   — Государь готов поступиться своими правами на Ригу, Курляндию, Полоцк, а за возвращение пленных отдать Усвят и Озерище.

   — Из всего названного, — потерял терпение Замойский, — в ваших руках одно Озерище. Ступайте в свой шатёр, его милость король даст вам знать о новом приёме.

Пустые претензии московитов вызвали общий ропот. За рекой часто захохотали пушки. Скучливое лицо короля заострилось, приобретя какое-то охотничье, азартное выражение. Не обращая внимания на послов, он подозвал Замойского и стал, сбиваясь с латыни на немецкий, сердясь на непонятливость, толковать о каких-то «pinnacubae», зубчиках, и об изобретённом им, Стефаном, способе закладки зажигательного ядра через прослойку сена и песка... Канцлер с трудом сообразил, что зубчиками король называет башенные смотровые площадки с перильцами и проёмами, откуда осаждённые корректируют стрельбу. Их легче всего поджечь, крепость без них ослепнет. Послы угадали, что король уже толкует о постороннем. Князь Сицкий обиженно обратился к Николаю Радзивиллу, давнему знакомцу. Тот обнадёживающе кивал, косясь на короля. И хотя Замойскому не терпелось вернуться в лагерь, испытать новый способ стрельбы, он ещё с полчаса тянул, опасаясь литовской интриги. Паны радные жили вблизи королевского стана, имели время влиять на настроение Батория.

Так и случилось: уже оружничий подал коня, как прибежал королевский гайдук. Пришлось возвращаться в шатёр на новое совещание. Там оказались только Волович и Николай Радзивилл. Король в обычной своей нетерпеливо-озабоченной манере объявил, что у господ сенаторов после беседы с московитами явились новые соображения. Великие Луки можно не брать, а лишь продемонстрировать послам свою решимость. Те согласны послать в Москву за новыми инструкциями, ибо не уполномочены делать уступки, которых требует король.

Радзивилл прямо обратился к канцлеру: уверен ли он в успехе? Не случится ли, что после нескольких отбитых приступов послы утвердятся в своих нелепых требованиях о переносе переговоров в Вильно? «Если господин канцлер не может питать твёрдой уверенности в овладении крепостью, то лучше согласиться на то, что в случае неуспеха придётся сделать с бесчестием, под гнетом трудных обстоятельств...» Николай Юрьевич был не настолько твёрд в латыни, чтобы без потерь выбраться из последнего периода, что канцлер и отметил отработанной улыбкой, после чего ответил нарочито медленно, давая секретарю возможность записать историческую тираду.

Нет ничего верного в таком неверном деле, как война. По крайней мере, он, коронный гетман, зная изменчивость военного счастья, ничего верного обещать не может. Но, полагаясь на ум и счастье короля, на храбрость своих солдат, он питает лучшие надежды. Если упустим время для осады, то не останется никакой надежды взять крепость, ибо с наступлением осени поднимутся обычные в этой стране бури и дожди.

Королю было наплевать на стиль. Его заключение было кратко и энергично. Перемирия не давать. Пусть каждый займётся своим — войной, переговорами. Послы напишут в Москву, он к их письму прибавит своё, назначив срок для ответа. Волович и Радзивилл ушли, раздражённые. Наедине король сказал Замойскому:

— Я прикажу своим венграм начать другой подкоп со стороны озера.

Если Замойский умел сластить пилюли, то у Батория и мёд горчил. Он не мог не понимать, что канцлер крепко подумал, прежде чем выбрать место для своего подкопа. Нет, надо гнать венгров на бессмысленное соревнование, с неизбежными потерями при переправе через озеро. Видимо, он не верил в поджог больверка, этого вросшего по горло в землю сооружения.