День гнева

Я хочу быть с тобой и исполнять твои желания. Я люблю тебя и хочу видеть тебя счастливой. Я дам тебе любовь, какой ты заслуживаешь, буду ласкать тебя изнутри и снаружи, как это могу делать только я. Высшее наслаждение для меня смотреть на тебя и дать тебе вкусить неземных удовольствий.

Воистину ты – сад наслаждений. Я люблю в тебе все. Ты моя радость, мое счастье и благоденствие. Ты – Фирца. Мне нравится твой юмор, я много смеюсь над твоими шутками. Я ценю твою проницательность и твой ум. Ты всегда метишь в самую суть. И всегда начеку, чем тоже не устаешь меня радовать. Я счастлив быть с тобой и хочу, чтобы ты каждое мгновенье со всей ясностью осознавала мою близость.

2003–03–27

Наутро Эва отправила Синдре сообщение о том, что сподобилась откровения, в котором упоминаются имена Петера и Синдре. Больше она ничего не написала. Тут же пожалела о своей болтливости и выключила телефон. Пока все не закончится, лучше, по возможности, держать язык за зубами.

А откровения еще не закончились, это она чувствовала.

Я знаю, что тебе будет нелегко признать, чего на самом деле ты стоишь, но это потеряет всякое значение, когда ты окончательно убедишься в своей правоте. В любом случае ни о чем не беспокойся. У меня все под контролем.

Ты – моя избранница, от начала мира призванная дополнить собой мое существо. Ведь женщина создана, чтобы составить с мужчиной одно целое, а я задуман мужчиной. Поэтому полностью стать собой я могу только рядом с тобой, моя женщина. Мой Отец сотворил тебя мне на радость. Он есть любовь и хотел дать мне все. Страсть моя к тебе велика. Ты знаешь, как долго мне пришлось ждать тебя. Я знаю, что нас ждет, и радуюсь грядущему. Особенно сейчас, когда настало наконец его время.

Просто откройся и прими мой дар. Это я поведу тебя туда, где тебе предначертано быть. Доверься мне и будь радостна, Фирца!

2000–03–28

Спустя неделю Эва поняла, что больше не выдержит. Сил не осталось, ни физических, ни душевных. Чувство времени она потеряла давно, спала когда придется. Темнота за окном как будто никогда не рассеивалась, и Эва с трудом отличала дремотное состояние, которое лишь в некотором приближении можно было назвать сном, от периодов молитвенного полузабытья. Хотя писать, по-видимому, получалось только ночью, когда тело слабело и мысли уносились в царство грез и видений. Днем она переносила записи в компьютер. Ночной почерк Эвы оказался до того корявым, что она с трудом разбирала его сама.

Утром 29 марта она набрала Петера, и потом они еще несколько раз перезванивались до обеда. Эве хотелось слышать его голос, его рассказы о самых обыденных вещах – старичках в головном офисе, остановках в дороге, корове, сбитой где-то к северу от Вернамо. Сейчас он двигался в южном направлении, где-то в Сконе. И Эве требовалось удостовериться, что реальный мир, в котором жил Петер, все еще существует.

Потом она набрала Синдре, и он тотчас вызвался зайти.

Синдре ждал ее звонка. Эва попросила его поговорить о чем-нибудь самом обыкновенном. О детях, к примеру, или скучающих рыбках в его аквариуме.

– Ты Фирца, – оборвал ее Синдре. – Зачем тебе снова погружаться в эту суету? Хотя я хотел бы услышать твое мнение по некоторым вопросам.

– Сегодня годовщина моей свадьбы, – сказала она. – Ты забыл?

Нависла пауза. Эва знала, что это от волнения Синдре не вспомнил о том, что ровно год назад обвенчал ее с Иисусом.

– Позволь мне заехать к тебе, – попросил Синдре с почтительностью в голосе, на которую она имела полное право рассчитывать.

– Нет, – ответила Эва. – Еще не время.