День гнева

Две ночи спустя, во вторник седьмого октября, Синдре проснулся от того, что Анна взяла его за плечо, – вся горячая, похоже, жар. Но пару часов назад, когда Синдре погасил свет, с ней все было в порядке. В темноте Синдре не видел ее лица, слышал только голос, совсем близко.

– Милость Фирцы, – прошептала Анна и что-то еще. Потом, после долгой паузы, добавила: – Примет ли меня Фирца, если я сделаю это? Простит, как ты думаешь?

– Да, – Синдре не сомневался ни секунды.

– Но примет ли она меня после этого?

Он вздохнул. Анна ходила по кругу. Ее нужно было подтолкнуть, найти новые аргументы, вывести на новую мысль – из пассивного состояния в активное.

– Послезавтра я уеду, – сказал Синдре. – Тебе это известно? Мы все уедем, и мне этого очень-очень не хочется. Двенадцать часов в самолете, неделю без тебя и детей…

– Но это же была твоя идея? – удивилась Анна.

Индусы нашли партнеров в Гонконге, потенциальных представителей «Миссии наций» и Библейской школы в Китае. Еще совсем недавно, получив такую новость, Синдре воспрял бы духом, но теперь не ощущал ничего, кроме беспомощности и отчаяния. Он не хотел разлучаться с Беттан и ради нее наплевал на миссионерскую работу.

– Тебе известно о моих снах, – ответил он Анне. – Все предопределено, так говорят пророчества.

Анна что-то пробормотала. Синдре нашел в темноте ее руку – потную, проскальзывающую между его пальцами.

– Завтра вечером я уеду, – продолжал он, – и вернусь далеко за полночь. Ты меня поняла? – Синдре не был уверен, что Анна его услышала, поэтому повторил еще раз: – Завтра вечером. Микаэла будет в доме одна, ты поняла?

– Мы с ней останемся одни, – прошептала Анна.

– Все предопределено, – подтвердил Синдре.

Анна положила голову ему на грудь, и он почувствовал, как она вспотела. Анна что-то шептала, похоже, разговаривала с кем-то, но не с ним. Синдре думал, что еще должен ей сказать.

– Ящик с инструментами в подвале.

Анна не ответила, только вздохнула, ткнувшись лицом в его грудь. Синдре не понял, дошла ли до нее последняя фраза, но повторять не стал. Это было бы слишком откровенно. Он ведь ничего не хотел знать о том, что касалось только ее, Господа и Фирцы.

– Ты будешь прощена, – прошептал он и погладил ее по горячей голове.

60

Анна Андерсон перестала быть послушной девочкой. Она сама пришла к такому выводу, когда услышала, что дети на первом этаже повздорили, и не вмешалась. Она лежала в постели, гардины на окнах спальни не были раздернуты. На крыше копошились какие-то птицы. Сороки? Голуби? Они долбили клювами черепицу и все время топали. Анна задумалась о времени суток. Утро?

В другой раз и в другой жизни она спустилась бы поиграть с детьми, развлечься самой и занять их. Теперь на это не оставалось сил. Слабость накатывала волнами, здесь все зависело от того, сколько Анна съела и как поспала. Сейчас, к примеру, она понимала, что не сможет спуститься с лестницы, что не удержится, полетит головой вперед, стукаясь о ступени. Кровь, мысли, страх, отчаяние хлынут из черепа, смешавшись в красно-серой жиже, и так, наверное, было бы лучше.

Ее главной проблемой стало время. Анна представляла его в виде кошки в рыже-черную полоску, которая спит, свернувшись клубочком, на стуле, а потом вытягивается во всю длину и исчезает в окне. Сейчас кошка лежала на месте. Немного земли на лапках, на усах капли росы – вот все свидетельства того, что она только что вернулась с прогулки.

Так Анна переживала время, во всей его непредсказуемости и неуправляемости. Оно ускользало, стоило лишь попытаться его ухватить, и между тем лежало здесь и смотрело на Анну пронзительными зелеными глазами, не понимая, чего от нее, собственно, хочет.

Миновали месяцы с тех пор, когда Анна считала дни и недели и следила за сменой дня и ночи.

Синдре презирал ее нерешительность, ее слезы. Ради него она должна была стать сильной, но Анна не могла предугадать его реакции. Иногда Синдре бывал мил и жалел ее таким ласковым голосом, что Анна исполнялась надежды. Нет никакой необходимости и дальше так мучиться, говорил Синдре. Господь готов явить свою милость.

Но не менее часто Синдре шипел, обвинял Анну во всех смертных грехах и говорил жестокие вещи. Точнее, за него говорили демоны, и задача Анны была ему помочь. После секса это получалось особенно хорошо.

Но потом все начиналось по новой.

За день до того как Синдре должен был улететь в Гонконг, Анна Андерсон одолжила машину и уехала в Уппсалу. Она хотела подыскать Микаэле подарок, прежде чем проводит ее домой, потому что любила Микаэлу.

Она представляла себе нечто бежевое, длинное и пуховое. Такую кофту носила ее мама в последний год жизни. Анне нравился запах шерсти и ванили, исходивший от мягкого воротника, когда Анна обнимала маму. После похорон Анна взяла кофту себе, чтобы время от времени закутываться в нее, погружаясь в теплую дрему. Именно так в понимании Анны выглядели тепло и забота.