День гнева

Открыв глаза, она увидела Анну с молотком в поднятой руке и не успела отреагировать, как Анна ударила еще раз. Молотком, в голову.

Было больно, потекла кровь. Микаэла выскочила из кровати, выкрутила няне руку и отняла молоток. Потом накричала на нее, и Анна заплакала. Микаэла отправила ее наверх, в спальню, где Анна и сидит до сих пор. Потом Микаэла позвонила Синдре и Скугам. Трубку взял Петер.

– Что бы она сейчас ни пожелала, это очень, очень важно, – продолжал он. – И завтра… нет, уже сегодня, мы летим в Гонконг… как и планировали. Ты…

Тут Петер наконец прекратил свое нервное хождение и повернулся к Синдре:

– … ты должен сделать это ради нее…

Синдре не успел ответить, как в комнату вошла Эва. Воздух вокруг нее так и вибрировал. И она тоже выпучила глаза на Синдре.

– Я больше не хочу ее видеть, слышишь? – сказала Эва. – Я не хочу больше видеть Анну Андерсон. Можешь передать ей это прямо сейчас. Пусть остается в доме, пока мы не уедем в Арланду[15], но потом… Куда она денется – не мое дело, но в Кнутбю ей отныне дороги нет. Отныне и навсегда.

Эва смотрела на Синдре. Он кивнул:

– Сейчас поднимусь и передам ей.

Когда Синдре вошел, Анна сидела в кресле. В ее глазах стоял вопрос. Синдре запер дверь и натянуто улыбнулся.

– Ты все сделала правильно, – он кивнул в знак подтверждения. – Ты поступила, как и была должна.

Анна соскочила со стула и повисла у него на шее. Она рыдала без слез, вздрагивая всем телом. От нее сильно пахло потом, чего никогда не бывало раньше. А ведь они спали вместе долгое время.

– Ты молодец, – повторял Синдре и гладил ее по голове. – Ты все сделала верно.

Это были слова жалости, не более того. Синдре видел, что Анна пребывает по ту сторону «правильного и неправильного», «правды и лжи».

– Но она не вернулась домой, – прошептала Анна. – Тем не менее я прощена?

– Здесь нет твоей вины, – ответил Синдре. – Ты явила свою волю, как Авраам свою. Если Господу еще что-нибудь от тебя потребуется, Анна, он сам скажет об этом. Ты доказала Ему свое смирение и преданность…

Синдре задумался, стоит ли говорить остальное, и решил, что это не тот случай.

– Тебе надо будет на некоторое время уехать отсюда, – сказал он. – Милость – награда для терпеливых. Оставайся в этой комнате до завтрашнего утра, а потом уезжай, чтобы тебя никто не видел.

– Куда? – спросила она.

– Домой. Я объявлюсь, когда придет время.

Ноябрь – декабрь 2003

64

Спустя месяц после поездки в Гонконг Микаэла обнаружила в почтовом ящике письмо. В резиновых сапогах, пуховике поверх футболки и фланелевых штанах она стояла и смотрела на конверт, который держала в руке. Термометр показывал минусовую температуру, и изо рта Микаэлы шел пар. На конверте стояло его имя, марки не было. Микаэла нутром поняла, что это что-то неприятное, чего она предпочла бы не получать. Она инстинктивно потрогала висок, где стучала кровь. Рана зажила и была почти незаметна, даже если смотреть с близкого расстояния.

Не входя в дом, Микаэла вскрыла конверт. Вздрогнула, пробежав глазами первые строчки, и тут же сунула письмо обратно, не то сложив, не то скомкав. Она должна была показать это Петеру и Эве.

Петер сразу понял, что ей вообще не стоило его вскрывать. Но поскольку это, так или иначе, случилось, теперь от него требовались объяснения и поддержка.

О том, что Синдре вот уже год предрекал ее смерть, Микаэле ничего не было известно. Узнай она об этом сейчас, катастрофа была бы неминуема. Это мнение Петера разделяли все участники первой пасторской встречи в ноябре, где и было зачитано загадочное письмо.

Они собрались в доме Петера и Эвы, где подобные встречи всегда напоминали Синдре посиделки в кругу родственников. Возможно, причиной тому были фотографии на стенах или бесчисленные фарфоровые безделушки, какие обычно коллекционируют люди преклонного возраста, на книжных полках и подоконниках.

Синдре не смог удержаться от того, чтобы взглянуть на дверь в кабинет Эвы, где они провели столько часов в его первые годы в Кнутбю. Это там строились планы апокалиптической общины, избранной Господом для воплощения Его тайных замыслов. Там же родилась идея Фирцы, и Синдре, развалившись на голубом вельветовом диване, рассчитал дату Второго Пришествия.

С тех пор минула целая вечность. А потертый диван, похоже, облюбовал Людвиг Странд, которому теперь доверено расписывать Эве, как ее любит Иисус. Этой своей мысли Синдре не выдал ни насмешливой улыбкой, ни горькой складкой у рта. Он не чувствовал ничего, кроме усталости.

Синдре оглядел стол. Пасторы горячились, обсуждая письмо. Они пытались разгадать смысл этого события, спорили, перебивали друг друга и оживленно кивали, стоило только Эве Скуг раскрыть рот. Синдре улыбался, подмечая знакомые жесты. Вот Пер почесал бороду, Людвиг заложил за ухо прядь черных волос, Ирма поправила очки. С какой нежностью в душе смотрел он на них. Эти люди искали смысл жизни, и ни однообразная повседневная работа, ни телевизионные шоу, ни печальный заоконный пейзаж не могли отвлечь их от этого занятия.