День гнева

Сколько же их все-таки должно быть, чтобы это наконец произошло? Чтобы вся черепица слетела на землю? Анна представляет себе дождь черепичных осколков, которые покрывают клумбы с цветами и газон. После этого птицы снесут просмоленные планки, на которых держалась черепица. У них такие сильные клювы, острые хвосты и мощные когти. Они вытащат по кусочку стекловаты, дальше только тонкий потолок будет отделять их от Анны.

Она запрокидывает голову и смотрит вверх. Ждет, когда осыпется штукатурка и между потолочных бревен просунется первый клюв. Поначалу это будет маленькое черное пятнышко, которое Анна примет за муху. Потом добавится еще одно и еще – и весь потолок покроется трещинами.

Надо бы бежать, но в теле Анны совсем не осталось силы. Она не может двинуть ни рукой, ни ногой.

– Анна!

Она вздрагивает.

– Спускайся, еда готова!

Спуск по лестнице для нее – путешествие во времени. С каждым шагом Анна становится моложе и входит на кухню тринадцатилетней. Папа Таге повязал передник вокруг круглого живота. В руках сковородка, взмах которой указывает на место за столом, куда он приглашает Анну сесть.

– Блины! – провозглашает папа Таге.

Анна улыбается, больше про себя. Эти минуты – короткий просвет в непроглядном мраке ее будней. Папа Таге любит ее и заботится о ней, но Анна уже неспособна принять мирскую любовь. Вся ее жизнь проходит в ожидании прощения.

Она садится за стол, который папа Таге накрыл для нее.

– Варенье? – спрашивает он. – Или просто сахар?

У Анны нет сил ни отвечать, ни думать. Она больше не доверяет своему чувству времени. Ей кажется, что она уехала из Кнутбю только вчера и в то же время, что никогда в жизни не покидала стен этого дома. Просто однажды она снова появилась на пороге, и папа Таге впустил ее, не задавая вопросов. Похоже, он успешно справлялся с ее молчанием, папа Таге сильный.

Анна знает, что пасторы давно вернулись из Гонконга. Синдре снова объявился, он звонил и слал СМС. Анна не отвечала.

Иногда она совершала прогулки. Поднималась к кемпингу возле озера Юртшё в высоких резиновых сапогах с цветочным рисунком и дождевике до пят поверх шерстяной кофты. В это время года на берегу никого не было, вода в лагунах и лужицах замерзла, так что птицам стало удобно на нее садиться. Стоило встать, зажмурив глаза и раскинув по сторонам руки, и они начинали слетаться. Анна решила, что это кондоры с красными головами и огромными, мощными крыльями. Ветер срывал с нее дождевик и угрожающе свистел в голых кронах деревьев возле воды. Мороз щипал щеки, и Анна замирала. Она чувствовала их запах задолго до того, как они появлялись, – запах пепла.

Их можно было принять за ласточек, когда они высоко парили в небе. Но потом они опускались – стремительно, по спирали приближались к земле, круг за кругом. Их черные тела увеличивались, ложились распластанными крыльями на потоки воздуха. Анна могла видеть их даже с закрытыми глазами.

Птицы садились на траву и становились неуклюжими в сравнении с тем, какими величественными выглядели в небе. Кружили вокруг Анны, а она думала о том, что запросто смогла бы их приручить, – научить летать клином или приземляться, где она скажет.

Но только не сейчас, когда птицы беспокойно снуют по земле, без какого-либо видимого порядка. Они ведут себя, как стокгольмские голуби, которых Анна никогда не понимала. Одни срываются с места и вдруг исчезают, другие садятся на деревья и жалобно на нее смотрят. Чего они хотят от нее? Почему все так же прилетают на ее зов?

Анна может стоять на берегу часами или пока не услышит собаку. Потому что рано или поздно какой-нибудь ненормальный собачник непременно отпустит с поводка лабрадора или овчарку. Вот и сейчас Анна слышит лай, а потом и голос хозяина.

Она открывает глаза. Птицы исчезли, испарились за какую-нибудь долю секунды, как по мановению волшебной палочки.

Ночами она не может спать. Особенно тяжело после сообщений от Синдре. Анна сворачивается клубком в кровати, отбрасывает одеяло и прижимает костяшки пальцев к закрытым глазам. Темнота взрывается разноцветными искрами и белыми молниями. Анна кричит – но темнота все уплотняется, и это потому, что Анна не заслуживает ни того, чтобы быть услышанной, спасенной, прощенной, ни даже того, чтобы просто дышать. Она поднимает руки ко лбу и растопыривает пальцы. Запускает их в волосы, прижимая к голове. Потом хватает себя за волосы и делает рывок – неужели не получится вырвать их все с корнем?

Анна видит себя стоящей на лугу. Замля вокруг высохла и пошла трещинами. Вокруг далеко видно. Красное солнце почти наполовину опустилось за четкую линию горизонта и, похоже, застряло. От земли идут испарения, и Анна понимает, почему вокруг никого нет. Эти газы ядовиты, они уничтожили все живое, Анна осталась одна. Она поднимает руки и видит в них клочья вырванных с корнем волос. На землю сочится кровь, и каждая ее капля оставляет маленькую черную дырочку – окошко в преисподнюю.