День и час

Первый раз дело происходило, когда ты только начинал службу в политотделе. Муртагин был не то в отпуске, не то в командировке, когда в политотдел приехал корреспондент окружной газеты. Сам по себе приезд человека из округа, да еще военного корреспондента, — событие. А тут журналист прибыл по критическому письму. Кто-то из новобранцев одной из наших частей жаловался на «нетоварищеское» отношение со стороны старослужащих, так называемых «старичков». «Старички» заставляли «молодого» заправлять за ними кровати, посылали вместо себя в наряд на хозяйственные работы. За непослушание — били. Увы, такое еще встречается. Заместитель начальника политотдела подполковник Добровский, остававшийся, как говорят в таких случаях, «на хозяйстве», всполошился. Он вообще человек несколько заполошный. Маленький, чистенький, рано побелевший благообразной и мирной сединой. Говоривший всегда почему-то обиженным голосом. Жесты его маленьких, тоже мальчиковых, вечно покрасневших, как будто вечно мерзнущих, рук были таковы, словно он постоянно от чего-то открещивался. Отпихивался. Мелкими, раздраженными жестами отталкивал нечто не очень существенное или — не очень стерильное. В армии есть такое выражение: неполное служебное соответствие. Кто знает, как насчет  с л у ж е б н о г о, но неполное соответствие  м е с т у  службы, пожалуй, было налицо. Если и служить бы Добровскому в армии, то — не в такой. Не в строительных — с неистребимой темной каймой под ногтями — частях. Человек он был сугубо штабной (есть сугубо штатские, а есть сугубо штабные). Но и штаб ему бы — другой. Повыше. Почище, пофундаментальнее, не сборно-щитовой. Подальше от черных, черновых, непосредственных работ. Возможно, что и его неуверенная раздражительность происходила от этой неуютности местоположения: слишком близко. Можно обжечься, посадить пятно.

Корреспондент еще находился в кабинете Добровского, когда тот пригласил и тебя. Видимо, в разговоре, — то ли пытаясь установить неформальный контакт, то ли просто, подрастерявшись в первый момент и стараясь «выиграть время», собраться с мыслями, продумать последующие действия — не каждый день приезжают корреспонденты из округа, да еще по критическим письмам, — помянул, что в штабе тоже есть «свой журналист», и предложил познакомиться с тобой. Причем сам зашел в вашу комнату, обнял тебя за плечи и стал на ухо советоваться: как обычно ведут себя с журналистами в подобных ситуациях и что надо сделать, чтобы статья «не пошла в газету».

— Как ведут? — переспросил ты довольно громко — а в комнате как раз находился весь ее личный состав, не очень, признаться, жаловавший Добровского. — Так же, как вы сейчас со мной.

Голос Добровского преобразовался в рассерженное шипение.

— Я вас серьезно спрашиваю.

— А я вам серьезно отвечаю, — тоже прошипел ты ему на ухо.

Добровский убрал ладони с твоих плеч, и ты понял, что дальше шутить не стоит.

— Надо, чтобы корреспондент уехал в редакцию с нашим официальным ответом. Мол, так и так, факты, изложенные в письме, подтвердились (если они, конечно, подтвердятся), по письму приняты какие-то конкретные меры. Тогда необходимость в статье отпадет сама собой. Да если она и появится, то наверняка будет уже совсем иной…

У Добровского была еще одна особенность. Будучи возбужден, он довольно шумно пофыркивал носом. Было даже такое впечатление, будто пофыркивает попеременно то одной ноздрей, то другой. На сей раз его пофыркивание было не раздраженным, а совсем противоположной тональности. След взят? Переместивши ладонь с плеча на локоть, провел тебя в свой кабинет:

— Позвольте представить вам: инструктор политотдела по комсомольской работе сержант Гусев. В прошлом тоже журналист.

Каково же было твое изумление, когда в молодом лейтенанте, поднявшемся навстречу, ты узнал своего бывшего сокурсника по факультету журналистики — вы вместе поступали на дневное отделение, но ты после перевелся на заочное — Володьку Бескаравайного.

Лейтенант! Погоны — и те еще хрустят.

Володька же в свою очередь узнал тебя скорее по фамилии, нежели по физиономии. Лет пять не виделись. К тому же солдатская форма и стрижка так меняют человека, что узнать его непросто. Не то что лейтенантская — и форма, и стрижка. Вон какие кудри у бравого лейтенанта Владимира Бескаравайного!

Володька кинулся обниматься — тебе торопиться с объятиями было как-то не по чину. Он, чувствовалось, тоже был и удивлен, и обрадован.

Но больше всех, похоже, обрадовался Виктор Петрович Добровский.

— Вот так встреча! — потирал он маленькие зябнущие ладошки. — Как приятно, когда встречаются старые друзья!