День «Икс»

В субботу утром он уехал к своему другу в Мариенфельд за картошкой (надо же на всякий случай обеспечить себе алиби), а вернулся очень поздно. Сам он взрыва не мог слышать, расспрашивать было нельзя. Тем более глупо было идти ночью к Виндпфеннигу. Приходилось сдерживать себя. Завтра в газетах что-нибудь да напишут, а тогда можно будет спокойно сходить и к Виндпфеннигу.

А пока он с удовольствием вспоминал о знакомстве в поезде с очень красивой девушкой, — у нее такая смуглая матовая кожа. А волосы! Они какие-то бронзовые. Она, правда, слишком строга, но все-таки...

ГЛАВА ПЯТАЯ

I

Инга Келлер, пленившая воображение Кульмана своими бронзовыми локонами и необыкновенной, матовой смуглостью кожи, была в самом деле человеком незаурядным.

Старый Бернгард Келлер рано приметил склонность дочери к рисованию. Это было для него большим счастьем, потому что сам он тридцать лет отдал чудесным вазам, декоративным блюдам, фарфоровым фигуркам и сервизам: Бернгард Келлер был главным художником фарфоровой фабрики «Бауман и сыновья».

Девочке едва исполнилось шесть лет, когда она выпросила у матери бумагу, запретный отцовский карандаш и с увлечением принялась выводить какие-то линии, высунув от усердия розовый язычок. Вечером Бернгард обнаружил на рабочем столе беспорядок: недоставало карандаша с грифелем-лопаткой. Кто посмел взять карандаш?!

Мать, ни слова не говоря, положила на стол каракули Инги. Несколько минут Бернгард, насупившись, рассматривал рисунок, потом, усадив дочь на колени, спросил:

— Что это?

— Я не знаю. Я видела это у тебя в книжке. Наверно, зверь.

— Почему зверь?

— А вот хвост, и лапы, и пасть, и он весь изогнулся, а из глаз сверкает молния...

Да, Бернгард ясно увидел очертания китайского дракона!

С этого дня судьба Инги была решена.

Где-то там, за стенами квартиры, содрогалась мостовая от мерного шага штурмовых отрядов, где-то охотились за людьми и создавали концлагери, грозовые предвоенные тучи заволакивали небосклон — и все это было, казалось, неизмеримо далеко. Бернгард Келлер, высидевший три года в окопах первой мировой войны, не желал больше ничего знать о политике. Он рисовал, он учил этому дочь.

Остальное его не касалось.

В тринадцать лет Инга могла часами листать страницы «Истории искусства», молча изумляясь, как оживал камень под рукой человека: вот граненые кружева Кельнского собора, а вот нежное лицо Уты — кажется, это не камень, а матовая, чуть просвечивающая кожа. И рядом с ней — князь Эккехард. Разве не ясно, что это был хитрый, злой владыка, на его одутловатом лице застыла змеиная улыбка...

Потом в жизнь ворвалась война — с победными реляциями, с бедными нормами продуктов, а позже — с ночными бомбежками.

Инга с ужасом смотрела на рассыпавшиеся в прах улицы ее родного города... Отец, поплотнее завесив шторы светомаскировки и закрыв двери в коридор, ворчал, что надо кончать это безумие, потому что следующий раз бомба может угодить в фабрику.

Но фабрика уцелела. Это казалось чудом, потому что соседние дома были превращены в руины.

Потом — поражение...

Оккупация...

Постепенно возвращались старые опытные рабочие, производство наладили, к удивлению Бернгарда Келлера, русские даже оказали помощь. Потом кто-то вздумал устроить опрос — должны ли фабрики, заводы и крупные мастерские стать народным достоянием. Это возмутило Келлера. Как? Отобрать у человека то, что ему принадлежит по закону? Бернгард не задумывался, что он сам своим тридцатилетним трудом, своим талантом и трудолюбием — вместе с рабочими — создал для сыновей давно умершего Баумана их богатство. На референдуме он голосовал против национализации. Большинство рабочих и служащих проголосовало «за».

А Инга стала уже девушкой. Но — странной. Она чуждалась подруг и шумных молодежных компаний. Даже очень близкие люди казались ей слишком примитивными.

И вот — эта нечаянная встреча в поезде. Кто был тот человек? Он сказал, что у него свой марочный магазин. Но что-то еще было в его светлых нагловатых глазах, что невольно приковывало к нему внимание. Что это? В ее присутствии парень явно робел — это щекотало самолюбие.

И Инга — из любопытства, а, может быть, от скуки, решилась после первого свидания на второе, потом на третье.

Да, он ее не на шутку заинтересовал.

Последний раз они встретились в субботу перед рождеством. Сидели на скамейке в сквере на Тауэнциенплац.

На площадь вышла колонна резервной полиции, и над домами пронеслось:

Янки, янки, вам надо по домам!
Атомное пугало давно пора убрать!

Зигфрид проводил внимательным взглядом колонну и следовавшую за ней ораву ребятишек.

Им овладело чувство зависти и не менее острой ненависти к этим ладным, плечистым парням.

Тут, неожиданно для себя, он сделал глупость.

Повернувшись к Инге и кивнув в сторону уходящей колонны, он сказал:

— Подумаешь — им атом не страшен! Да они и от этого разбегутся!..

На широкой ладони Зигфрида Инга рассмотрела пистолет, на вороненом стволе которого поблескивали тусклые блики.