День «Икс»

...Снаружи собор не производил особого впечатления. До войны Эрих, бывая в парке, не раз проходил мимо и даже не задумывался над тем, кто строил этот собор, кто был архитектором, кто высекал из камня эти каменные розетки, трилистники, фигуры Христа, апостолов. Потребовались годы, чтобы Эрих при взгляде на вещи научился думать о тех, чей труд вызвал их к жизни.

Но если при взгляде со стороны храм не казался высоким, то, попав внутрь под своды бокового нефа, Эрих ощутил над собой легкость и крылатую устремленность каменной громады ввысь. Своды тонули в полумраке, что — после яркого уличного света — еще больше обостряло ощущение бесконечной высоты.

Было тихо-тихо.

Неожиданно из-за колонны брызнули яркие лучи, и Эрих остановился: в оконный проем был вставлен подлинный витраж, сберегавшийся всю войну в подвалах. Зачарованно смотрел Эрих на это чудо. Художник шестнадцатого века, ограниченный библейским сюжетом, изобразил святого Георгия на коне, поражающего копьем дракона. Но в витраже ничего не было от иконы, ничего условного, — все было удивительно земное, прекрасно телесное, в движении, в страсти: и непреклонная решимость Георгия, и ярость могучего коня, и бессильная злоба извивающегося дракона с трепещущими крыльями и кроваво-красными ненавидящими глазами.

Вся картина была залита солнцем; уличный свет лился потоком через цветные стекла витража, и на полу плескались зеленые, синие, оранжевые, красные блики.

Эрих осмотрелся, нет ли кого поблизости, с кем бы можно было поделиться восторгом, размышлениями. И увидел у колонны девушку. Она сидела на низеньком раскладном стульчике перед мольбертом.

Поколебавшись, Эрих неслышно подошел. На листе ватмана жил повторенной жизнью мастерски схваченный витраж.

— Чудесно! — не удержался Эрих.

Девушка резко оглянулась. Черные узкие брови ее строго сдвинулись: кто этот человек, почему смеет мешать? Но глаза Эриха искрились таким неподдельным восхищением, что девушка смягчилась:

— Вы находите, что это не очень плохо?

— Уверяю вас!

— Что именно вам понравилось?

В тоне вопроса слышалось явное сомнение — стоит ли затевать разговор? Но Эрих этого почти не заметил.

— Все. И прежде всего даже не точность рисунка, не достоверность копии — дракон, его крылья и сверкающие глаза, поворот головы всадника, — а что-то иное, что-то неуловимо ваше... Ну вот — вот тут, где проходит сноп света, — как своеобразно! Стены-то ведь не черные, камень — он серый, а вы дали черную гуашь. Ведь это отлично! Иначе не было бы такого резкого эффекта, такой резкой разницы между ярким окном, залитым светом, и темными стенами.

Девушка, снова обернувшись, явно заинтересованно смотрела на незнакомца.

— Послушайте, вы кто — художник, случайно ставший полицейским, или полицейский, почему-то разбирающийся в живописи.

— Ну, откуда же вы взяли, что я во всем этом разбираюсь?

— Во всяком случае, я слышу замечания... как бы это... не лишенные смысла.

Эрих смущенно промолчал.

Девушка сполоснула кисточки в банке с водой и принялась укладывать разбросанные около мольберта тюбики с акварелью. Теперь уже явно желая продолжать разговор, она сказала:

— Что же, я, пожалуй, поверю вам, что это не совсем плохо.

Эрих молча поклонился и чуть принужденно спросил:

— Простите, фройляйн, вам кто-нибудь поможет донести все это?

— Куда донести?

— Ну, я не знаю... Не бросите же вы здесь все это...

— За мной заедет отец на машине, но если вам не трудно — помогите добраться до ворот парка. Сюда машины не ходят...

Яркое солнце, потоками света заливавшее витраж древнего собора, здесь, на улице, буйствовало, как весной.

Аллеи не успели расчистить, ветви деревьев после недавнего снегопада тяжелели под белым грузом, кусты совсем были погребены под огромными сугробами — от этого, несколько необычного для Саксонии обилия снега, солнце казалось еще ослепительнее. А воздух! — воздух был насыщен чем-то щемяще-дорогим, знакомым, чему и названия не подберешь...

Прищурив глаза, Эрих со стульчиком и мольбертом в руках шел след в след за художницей по узенькой тропке, которая уже начала подтаивать и была блестящей и скользкой, хотя кругом лежал рыхлый снег.

Девушка была невысокой, стройной, и волнистые пряди волос, покрытые завязанным под подбородком платочком, отливали тяжелой бронзой.

— Не торопитесь, фройляйн, поскользнетесь! — Эриху захотелось еще раз услышать ее голос — такого необыкновенного тембра.

Девушка, оглянувшись, бросила на Эриха быстрый внимательный взгляд.

— Вы в самом деле заботливый, или хотите им показаться?

И в тот миг действительно поскользнулась, — рука с чемоданчиком взметнулась вверх, и девушка наверняка упала бы, если бы Эрих не успел подхватить ее под локоть. Только при этом он ударил спутницу стульчиком по плечу.

— Спасибо! — Художница, смеясь, потерла правой рукой ушибленное место. — Пожалуй, лучше бы вы дали мне упасть: снег-то мягкий, это не было бы так больно.

Эрих сначала смутился, но, видя, что девушка улыбается, тоже рассмеялся. Обоим вдруг стало весело и легко друг с другом.

— Послушайте, фройляйн, и часто вы тут рисуете?