День карапузов

А еще три-четыре секунды спустя зазвенел звонок. В калитку, пригибаясь, вошел Покровский. За руль он катил велосипед, а в руках у него был водяной пистолет.

– Это по собакам стрелять, – объяснил он. – Раньше я с баллончиком ездил, потом с детским пистолетом, который с шариками, а теперь стал великим гуманистом.

Катя посмотрела на Покровского с уважением. Она любила все великое, начиная с себя.

– Там что, кислота? – спросила она.

– Нет, обычная вода с одеколоном, – сказал Покровский. – Тут главное – удивить собаку. Когда она удивляется, ее мысли переключаются. Конечно, против серьезного пса не сработает, но против таких гавкалок – вполне.

Потянув вверх короткую куртку, Покровский мафиозно подсунул пистолет сзади под ремень и сказал, что хочет поговорить с папой наедине. Если бы он не сказал про это «наедине», никто бы к ним и не полез, а теперь, разумеется, всем стало интересно и все стали лезть подслушивать.

– Пошли на чердак! – сказал папа, и они с Покровским отправились на чердак.

Это было еще таинственнее. Мечтая проникнуть в секрет, Катя и Вика дважды подсылали Алену приносить папе кофе, но Алена не доходила, поскольку по дороге всякий раз выпивала кофе сама. Да и как иначе, если кофе был со сгущенкой, которую она обожала?

На чердаке бродили голуби, размножившиеся за лето и несколько одичавшие. Увидев папу и Покровского, голуби перелетели и уселись на короткую железную решеточку. Тут же на чердаке стоял старый шкаф, в который Гавриловы переложили вещи прежнего хозяина и заклеили дверцы скотчем, чтобы голубиный запах не впитывался в ткань. Сейчас дверца шкафа была приоткрыта.

«Саша, наверное, рылся. Скотч, вон, отодрал», – подумал папа. Он привык, что, когда в доме происходит нечто нештатное, связанное с чрезмерным буйным беспокойством ручек, в трех случаях из четырех это связано с Сашей.

Папа Гаврилов уселся на перевернутый ящик. Под ящиком томился драчливый голубь, которого приходилось запирать. Покровский заглянул в низкое оконце.

– О, больничка видна! Как-то я там лежал! – сказал он, начиная тереть глаза.

Нос у него покраснел. Подбородок все больше становился похож на алеющую пятку. Папа смотрел на эту алеющую пятку и ждал.

– Не удивляйтесь! – сказал Покровский. – У меня аллергия на все!.. Пчхи! На шерсть, типографскую краску, помидоры, цвете… Пчхи!

– И на голубей? – спросил папа.

– Я об этом не знал, но, видим… пчхи… да!

– Может, спустимся?

– Нет! Я потерплю! Здесь нас никто не услышит! – сказал Покровский и, наклонившись, перешел на шепот: – У вас есть автобус – у меня есть знания!

– Хороший набор, – оценил папа. – И что?

– Я знаю, где спрятан клад!

Папа Гаврилов попытался обрадоваться.

– Здорово, – сказал он. – Надеюсь, это не в Бразилии, потому что туда мой автобус не доедет. И вообще, мне нужно закончить книгу.

– Нет-нет! – замахал руками Покровский. – Ни в какую Бразилию ехать не придется! Это здесь, под боком. Не больше двухсот километров в одну сторону. Я справился бы и сам, но с автобусом сподручнее!

Папа Гаврилов посмотрел в окно. Автобуса отсюда видно не было, лишь светлый четырехугольник его крыши, перечеркнутый кустами. И еще видно было, что на крыше автобуса сидят два или три кота.

– Вы, конечно, хотите знать подробности! – продолжал Покровский и, пошарив под тем же ремнем, где у него лежал пистолет, извлек полиэтиленовый пакет, в котором что-то таилось. – Рядом с моей кроватью стоит старый буфет. Такой тяжелый, что его не сдвигали, наверное, с моего рождения. А пять дней назад я его все-таки сдвинул. И вот! Чтобы буфет стоял ровно, под него было подложено вот это!

И Покровский торжественно протянул папе Гаврилову книгу в переплете из темного картона, который когда-то был обклеен тканью. Сейчас ткань сохранилась только в том месте, где была придавлена буфетом. Края переплета были объедены мышами.

Название читалось только на титульной странице.

«Записки

Полнаго курса

Химiи

Составленные

По лекцiямъ

Ординарного Профессора Г. Зинина

1851 года»

Покровский открыл книгу и, разлепив страницы, извлек пожелтевший лист бумаги. Чернила выцвели, но читались хорошо. Буквы были высокие, округлые, четкие.